Мы пришли с миром - [42]

Буратино вприпрыжку выскочил в коридор и, верный своей привычке, шмыгнул сквозь дверь. Я подошел, взялся за ручку, подергал. Дверь оказалась закрытой. Тогда я постучал.

— Входите! — предложил из-за двери Буратино.

Как погляжу, юмора ему было не занимать, вопреки сложившемуся мнению, что пришельцы не умеют шутить.

— Ключ дай! — раздраженно гаркнул я.

Буратино высунулся сквозь дверь.

— А как я — слабо?

В его голосе вновь послышались нотки Оксаны. Вредная все-таки кукла...

Я нагнулся, отобрал у него ключ, открыл дверь и вошел в номер.

Номер мало чем отличался от холла. Бревенчатые стены, бревенчатые перекрытия, дощатый пол, холщовые занавески на окне... Массивный стол, стулья, никелированная двуспальная кровать, громадный одежный шкаф и телевизор. На стене над кроватью висел коврик с вышитыми лебедями. Определенно кому-то нравился провинциальный стиль российской убогости середины двадцатого века. Не хватало только семи вырезанных из кости слоников на комоде. Может, потому что комод тоже отсутствовал?

Я подошел к окошку, выглянул. Все та же река, тот же осенний лес, та же пристань с сидящим на настиле рыбаком. Что нового я ожидал увидеть?

— Зачем мы здесь? — с тоской спросил я. — Домой хочу... Помнится, кто-то обещал на лоджию доставить.

Надоели бессмысленные приключения хуже горькой редьки. Жил себе тихо, спокойно, так на тебе... Никаких денег мне уже не хотелось. Лишь бы все вернулось на круги своя, чтобы я никогда не встречал заказчика-мертвяка, чтобы в глаза не видел полена и пачек долларов... Бесплатный сыр только в мышеловке. Если бы мог вернуть время назад, то без колебаний послал бы мертвяка к чертовой матери! Не подарил бы тогда Любаше гарнитур с бирюзой, из-за которого начался разлад, а подарил бы одну-единственную розу. Выпил бы рюмку-другую паленой водки, настоянной на лимонных корках, послушал бы едкие замечания Оксаны в свой адрес, но был бы счастлив. Только сейчас я по-настоящему понял, чего лишился и в чем оно — мое счастье. Отнюдь не в деньгах.

— Тебе сейчас домой нельзя, — рассудительно сказал Буратино. — Ждут тебя там.

— А здесь можно? — равнодушно спросил я. Наплевать мне было, что это за гостиница и насколько хорошо я спрятался от группы «Горизонт». Еще неизвестно, с кем лучше, с Ивановым или с Буратино. Провести тут остаток жизни, мастеря оживающих кукол, категорически не хотелось.

— Здесь тоже не очень удобное место, — согласился Буратино. — Переждешь пару дней, пока я подыщу более надежное убежище.

«Меняю тюремную камеру с евроремонтом на старорежимный каземат с видом на природу», — отстраненно подумал я. Повернулся, бросил шапку на кровать, снял куртку, повесил на стул. Затем глубоко вздохнул, взял со стола пульт управления телевизором, сел на кровать и щелкнул клавишей.

Экран загорелся, и на нем появилась фиолетовая рожа инопланетянина с рожками и свиным рылом.

— Улю-пу-пу, пу-пу, — сказала рожа. — Улю-пу-пу, пу-пу!

Фантастический фильм был явно из низкопробных. Статичный кадр, морда определенно картонная, ни перевода, ни субтитров.

— Улю-пу-пу, пу-пу, — повторила рожа.

Я скривился и передразнил ее:

— Улю-пу-пу, пу-пу!

Морда неожиданно сделалась удивленной.

— Улю-пу? — спросила она.

Буратино отобрал у меня пульт и выключил экран.

— Это не телевизор, — сказал он.

И тогда мне стало тошно. Не просто тошно, а тошно до остервенения. Дурдом полный. Если сумасшедший понимает, что он — сумасшедший, то может ли он считаться сумасшедшим? Или здесь уже идет градация сумасшествия: немного не в себе, наполовину сумасшедший, почти невменяемый... Какая у меня стадия?

— Оставайся здесь, — сказал Буратино, — а я проведу рекогносцировку и скоро вернусь.

Он шагнул в стену и был таков.

Слова-то какие знает — «рекогносцировка»... Нет, шалишь, не мир познавать вы прибыли, знаете о земном мире достаточно много.

Я откинулся на кровати и бездумно уставился в потолок. Мысли текли вяло и апатично. Все в моей жизни полетело вверх тормашками. Ничего не хотелось. Такова уж человеческая сущность — клянешь неприкаянную жизнь, что; мол, не живешь, а влачишь жалкое существование, жаждешь кардинальных перемен, но когда они происходят и тебе предлагается начать жизнь заново, с чистого листа, то оказывается, что ничего этого ты не хочешь. Начинаешь вспоминать прошлое и видишь, что было в нем нечто такое, о чем забывать не хочется, не хочется этого терять, перечеркивать — иначе получается, что прожил ты свою жизнь попусту, зря. Тяжело в моем возрасте начинать все с нуля. Но в том-то и дело, что начинают с нуля тогда, когда ничего в душе, за душой и никого над душой нет. В душе у меня остался пепел, за душой имелась пачка долларов, которые негде было истратить, зато над душой стояло сразу двое. Причем таких, от которых не избавишься, с властью крепче крепостного права...

С этими невеселыми мыслями я задремал.

Очнулся я от дремы резко и сразу, словно меня толкнули. В комнате царил серый полумрак, а у двери стояла мерцающая голограмма коменданта гостиницы.

— Отужинать не желаете? — спросила копия коменданта Затонского.

— А который час? — буркнул я.

— Где? — в свою очередь, спросил комендант.