Мы приговариваем тебя к смерти - [4]

Из толпы послышались глумливые предложения:

— Руку отрежем!

— Правую!

К горлу подступил жирный ком, во рту появился металлический привкус, желудок судорожно дернулся, собираясь освободиться от остатков ужина.

— Повесить его!

— Повесить? Хорошая идея! — Саня поднял указательный палец, приняв театральную позу. Он наслаждался ролью неумолимого обвинителя. — Голосуем! Кто за то, чтобы отрубить Нюфе правую руку? Пятеро. Кто за то, чтобы повесить? Большинство! Давай, Дрон, готовь веревку.

С этого мгновения лес за спиной, дуб, поляна, малинник с остатками осветленных осенью листьев, лагерная ограда, словно погрузились в мутный кисель. Движения стали медленными, звуки — смазанными. Я попробовал вырваться из этой трясины, но ноги и руки не реагировали — они казались взятыми в займы у тряпичной куклы и наскоро пришитыми к моему телу, я чувствовал себя насекомым, угодившим в густой бульон.

Плечо ощутило легкий удар. Очень медленно я повернул голову и увидел веревку — неправдоподобно белую в темно-серых сумерках. Дрон привязывал ее к толстой ветке дуба, росшей чуть выше дупла. Кто-то заботливо поставил передо мной дощатый ящик.

— Вставай! — Мороз выдержал драматичную паузу. — Голову в петлю!

Время наконец-то вырвалось из объятий вязкого желе и, наверстывая упущенное, понеслось с утроенной скоростью. Меня подняли на хлипкий ящик, стянули скотчем за спиной руки и надели на шею веревку. Бледные лица зрителей исказились в кривых ухмылках.

Они ждали.

Ждали моей казни.

Игра закончилась.

— Вы что?!! Не надо! Это не я… — голос сорвался на писк, тонкие доски подо мной заходили ходуном. — Отпустите! Это не я! Слышите, не я!

— Проснулся, тюфяк! Давай, Дрон, убирай ящик.

Почему-то в тот момент я видел только его зубы. Красивые ровные зубы, мерцающие в полутьме, как фарфоровый плафон на бабушкиной кухне, когда ее не освещает ничего кроме уличного фонаря за окном. В голове мелькнула неуместная мысль: «Интересно, Лазоревой нравятся его зубы?»

А потом я умер.

* * *

— Чего встал? Ящик тащи!

Дрон медлил, грозя сорвать развязку спектакля. Он переминался с ноги на ногу, косясь на дрожащего ботаника с петлей на шее. Как ни странно, Нюфа замолчал, и это меня бесило. Я чувствовал, стоит чуть поднажать, и тюфяк снова завоет, умоляя отпустить его к мамочке, или обмочится в тесные штаны. Но он молчал.

Леня с Дроном тоже не издавали ни звука. Первый, привалившись боком к дереву, изучал выданные ему ботинки, второй нервно приглаживал пятерней жидкие волосы. Пауза затягивалась. Я начал тихо звереть.

— Вы что, уснули? Шевелитесь!

— Это… ну… — Дрон глянул на меня исподлобья. — Мы же не отморозки какие-нибудь…

— Что?!

— Слушай, Мороз, пошутили, и хватит! — буркнул Леня. — Нюфа и так в штаны от страха наложил.

— А может, я сам буду решать, когда хватит, а когда нет? — реакция парней застала меня врасплох. Не то, что я собрался прикончить Нюфу, просто привык всегда добиваться результата. Если шлепнул девчонку по заднице, а она не подняла крик, чувствуешь себя полным идиотом. Так же и с Нюфой. Какой смысл раскрывать карты, если жертва розыгрыша молчит? Ну, или изредка поскуливает: «Это не я»? Дрону было достаточно потянуть за ящик, чтобы ботаник сдался, но, похоже, кишка у моих друзей оказалась тонка.

— Не хотите помогать, тогда я сам с ним разберусь! — отступать было поздно.

— Мороз, ты серьезно? — подали голос из партера.

— Кончайте, мужики!

— Уймись, Саня! Тебя же посадят!

Кто-то схватил меня за локоть. Я открыл рот, чтобы объяснить защитнику ботаников, куда ему нужно идти, но в этот момент сухой треск заставил всех повернуться к Нюфе. Сначала мне показалось, что он отплясывает нелепые па, стоя на ящике, но уже в следующую секунду я понял: доски под грузным Нюфой не выдержали, треснули, и сейчас он извивается на натянутой веревке в паре десятков сантиметров над землей.

Первым очнулся Леня. Рванул к ботанику, обхватил его тушу руками и потянул вверх, ослабляя веревку.

— Режьте! — натужено выдавил он. — Дрон! Скорее!

На мгновение их заслонили от меня спины парней, а когда я смог прорваться в центр тесного круга, Нюфа уже лежал на окаменевшей от ночного холода земле. Лежал и бессмысленно таращился в угасающее небо. В широко открытых глазах отражалась ветка, на который все еще болтался огрызок веревки. Корявый силуэт импровизированной виселицы казался трещиной, пересекавшей сетчатки глаз неподвижного Нюфы. Мне вдруг почудилось, что я смотрю в лицо мертвеца.

Неожиданно пришел страх. Наполнил легкие, сдавил горло, накрыл душным колпаком и осел холодным булыжником в животе. Я увидел себя в зале суда. Не том, стильном помещении, что показывают в телешоу, а обшарпанном сарае с подтеками на стенах, куда наш класс привели однажды, во время экскурсии по правоохранительным учреждениям города. Я увидел в первом ряду мать с красными ободками вокруг глаз, отца, в кои-то веки оторвавшегося от совещаний и деловых встреч, раскрасневшуюся Светку Лазареву, растерянную классную и еще — не знакомых людей, ищущих моего взгляда в попытке обнаружить в нем то ли отчаянье, то ли раскаяние. Это были родители Нюфы.