Мы обживаем Землю - [8]
По дороге я сослепу натыкаюсь на согбенную колпаковскую спину. И мы замираем с ним шагах в двадцати от костра, рядом с которым над распластанным по оленьей шкуре Димкой сидит, медленно раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, Христина. Она не плачет. Она только тупо раскачивается всем телом из стороны в сторону. Колпаков оборачивает ко мне пожухлое лицо и с остервенелым бешенством хрипит сквозь зубы куда-то поверх моего плеча:
- Вот так я тебя, проклятую, и обживаю весь век.
Я молчу. По-моему, мне сейчас надо молчать.
IX. К Гусь-озеру
Колпаков, как всегда, в определениях категоричен:
- Пантайки нам тремя лодками не осилить. Двумя - не успеем до заморозков. Да и харчей в обрез: треть потеряли. Из графика мы с вами тоже выскочили по независящим бедам, а ждать у моря погоды - смысла нет. Исход один: разделиться. Кто-то останется с ней, - он кивает в сторону Христины, - у нее дитё, ей идти нельзя, а кто-то пойдет со мной к Гусь-озеру, подстрахует меня на всякий случай. Оттуда спустимся с продуктами обратно на душегубке*. А тамошние охотники сообщат на базу. Летуны нас снимут, благо здесь и коса для посадки царская. Я вот тут прикинул, думаю, недели за три обернемся... Считаю, Тихону Савельевичу остаться способнее: он постарше. Ясно?
* Душегубка - очень легкая лодка, годная для переноса.
Все молчат: начальству видней. После многоречивой паузы Тихон в упор спрашивает Колпакова:
- Заряды делить будем?
Тот одобрительно ухмыляется:
- Стоящая речь.
И сразу же мне:
- А ты отсыпайся. Пять часов сроку. Я разбужу.
Конус палатки смыкается надо мной, и трепетные сновидения спешат ко мне из отдаленных уголков памяти...
Свет, свет, свет... Как удивительно много света! И березы... Березы, солнечно невесомые, праздничные березы... Где-то я уже видел их?.. И дорога, дорога без единого поворота, дорога, будто выстреленная в зенит... По-моему, я ходил по ней... И двухэтажный дом в самом конце дороги, дом белый и колеблющийся, как призрачный... Я бывал в нем, честное слово, бывал! Я узнаю зеленый штакетник вокруг него. Я почти десять лет выстукивал на этом штакетнике свое собственное детство... И голуби! Сколько их! Они плывут над головой тихо и умиротворяюще... Но что такое? Это уже не голуби, а конверты, конверты всякой величины и расцветки. Их много, их очень много... Но ворота раскрываются, и навстречу мне шагает Аркадий Петрович с моими письмами в руках. Я узнаю каждое из них. Вон то, с кляксой в правом углу, я отправлял из Тулы, а вот то, на котором пометка "авиа", написано мной в Ашхабаде. Под ним я переписывал его дважды - владивостокское послание. Но где же мое последнее письмо? Я не вижу его здесь... Аркадий Петрович все ближе, ближе. Я жду объятий и доброго слова, но вместо приветствия воспитатель по-колпаковски сипло спрашивает меня:
- А Мора, по-твоему, тоже, так сказать, сволочь?
Я силюсь крикнуть ему что-то отчаянное, оправдательное, но слова не слушаются меня. Мне хочется плакать от бессилия и обиды, а слез нет. А воспитатель опять подступается ко мне Колпаковым:
- А Димка, по-твоему, тоже, так сказать, мразь?
Я набираю полную грудь воздуха и кричу, кричу во весь обретший вдруг силу голос:
- Аркадий Петрович, не надо! Заче-е-ем, Аркадий Петрович.
А реальный Колпаков - пропахший дымом и махоркой Колпаков - уже расталкивает меня:
- С нечистой силой воюешь? Хватит, оставь малость на другой раз. Выходить пора.
Покуда я укладываю в мешки выделенный на мою долю груз, начальник инструктирует Тихона.
- Харчей у тебя, сам понимаешь, надо б меньше - некуда. Поэтому раскидывай насчет приварка. Заряды береги. Сейчас рыбы пропасть. Бабу особо не впрягай, сам понимаешь.
- Свои были, знаю.
- Ну, тогда тебе и книги в руки.
- Бог даст.
Перед выходом мы, по обычаю, присаживаемся. Вещая тишина обступает нас со всех сторон. Слышно только, как гудит ветер в косматых вихрах оржавевших лиственниц да глухо рокочет вода на близком перекате. Таежное безмолвие подавляет меня. Все видится по сравнению с ним жалким, малозначащим. Страх перед неизвестностью мурашистой сыпью продергивается по коже. Но Колпаков уже на ногах.
- Время.
Мы уходим не оборачиваясь. Мы идем мимо свеженасыпанного холма, бережно укрытого хвоей, по земле, отогретой для жизни теплом еще одного безымянного сердца. Мы не оборачиваемся: оборачиваться - плохая примета. И к тому же нам еще далеко, очень далеко идти.
X. Я иду дальше
Не знаю, есть ли в тайге что-нибудь страшнее, чем гнус, - самое, пожалуй, крохотное существо из всех видимых простым глазом. От гнуса не спасают накомарники. Гнусу достаточно еле заметной лазейки, чтобы пробиться сквозь сто одежек и застежек к пахнущей потом коже и вкипеть в одну из ее пор. Гнус гложет нас, гнус пьет из нас кровь, и мы спасаемся от него лишь под благодатной завесой хвойного дыма. Хотя дым - это тоже не сладко. Дым выедает глаза, дым забирается в легкие, вызывая горький, сухой кашель, но гнус все же во сто крат мучительнее.
Дни похожи один на другой, и я давно теряю им счет. Все наши графики на шестые сутки пути летят к черту: у Колпакова начинают отекать ноги. Он говорит - почки. Сапоги ему приходится пропороть до щиколотки, и уже через сутки они расползаются до основания. Тогда мы полосуем спальный мешок, и начальник мастерит себе из двух его половинок нечто вроде пим. Движемся мы теперь короткими, двух-трехчасовыми бросками: большего расстояния Колпаков не осиливает.
Роман о трагической любви адмирала Александра Васильевича Колчака и Анны Васильевной Тимиревой на фоне событий Гражданской войны в России.
Владимир Максимов, выдающийся писатель «третьей волны» русского зарубежья, основатель журнала «Континент» — мощного рупора свободного русского слова в изгнании второй половины XX века, — создал яркие, оригинальные, насыщенные философскими раздумьями произведения. Роман «Семь дней творения» принес В. Максимову мировую известность и стал первой вехой на пути его отлучения от России. В проповедническом пафосе жесткой прозы писателя, в глубоких раздумьях о судьбах России, в сострадании к человеку критики увидели продолжение традиций Ф.
Роман «Прощание из ниоткуда» – произведение зрелого периода творчества известного русского прозаика, созданный в 1974 – 1981 годы, представляет собой своеобразный итог «советского периода» творчества Владимира Максимова и начало новых эстетических тенденций в его романистике. Роман автобиографичен, сила его эмоционального воздействия коренится в том, что читателю передаются личные, глубоко пережитые, выстраданные жизненные впечатления, что доказывается самоцитацией автора своих писем, статей, интервью, которые он вкладывает в уста главного героя Влада Самсонова.
Эту книгу надо было назвать «Книгой неожиданных открытий». Вы прочитываете рассказ, который по своим художественным достоинствам вполне мог принадлежать перу Чехова, Тургенева или Толстого, и вдруг с удивлением сознаете, что имя его автора вам совершенно незнакомо… Такова участь талантливых русских писателей – эмигрантов, печатавших свои произведения «на Чужбине», как обозначил место издания своих книг один из них.В книгу вошли также короткие рассказы таких именитых писателей, как Алексей Ремизов, Иван Шмелев, Евгений Замятин, Федор Степун, Надежда Тэффи.
Это интервью опубликовано в трех номерах газеты "Правда" от 25, 28 и 29 марта 1995 года.
Владимир Емельянович Максимов (Лев Алексеевич Самсонов) — один из крупнейших русских писателей и публицистов конца XX — начала XXI в. В 1973 году он был исключен из Союза писателей Москвы за роман «Семь дней творения». Максимов выехал во Францию и был лишен советского гражданства. На чужбине он основал журнал «Континент», вокруг собрались наиболее активные силы эмиграции «третьей волны» (в т. ч. А. И. Солженицын и А. А. Галич; среди членов редколлегии журнала — В. П. Некрасов, И. А. Бродский, Э. И. Неизвестный, А. Д. Сахаров). После распада СССР В.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сергей Иванович СтешецКРОМЕ ТЕБЯ ОДНОГОповестьТула: Приок. кн. изд-во, 1991.Геннадий Мануйлов, физрук из глубинки, едет на БАМ, чтобы поправить финансовое положение своей семьи. По дороге он становится жертвой ограбления, и, не найдя в себе сил вернуться домой с пустыми руками, становится бомжом по кличке Кешка.
Давайте знакомиться! Я – Анастасия новый шеф-редактор этого творческого издания. Со многими из вас, кстати, мы уже познакомились заочно, во время подготовки этого выпуска: с кем-то было «живое» общение по телефону, а с кем-то – переписка посредством электронной почты. Но тоже живая, эмоциональная, легкая и непринужденная.И сегодня, когда журнал готов, я, пролистывая номер, чувствую, как от его страниц веет теплом. По-другому просто не может быть, ведь среди круговорота букв на его страницах скрывается часть души, жизни, эмоций авторов.
За этот роман Кристоф Оно-ди-Био, французский писатель и журналист родом из Нормандии, получил две престижнейшие французские премии по литературе – Гран-при Французской академии и премию Ренодо. «Бездна» – это и детектив, и любовная история, и философская притча, настолько роман многослоен и глубок. Но прежде всего это классический французский экзистенциальный роман – о смысле бытия, о пограничности человеческого существования и человеческой сути.В качестве журналиста Сезар объездил весь мир, видел страшные разрушения, смотрел в глаза смерти, наблюдал блеск и тщету светского общества.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.