Мы на своей земле - [18]

В одном из дворов пожилая женщина рассказывала:

— Ой, бабоньки, что эти ироды делают на Молдаванке 5. На улице Буденного они устроили лагерь смерти. Грузовики не успевают вывозить расстрелянных. Одного убитого они ставят посредине кузова. Машину тряхнет на ухабе — голова человека запрокидывается. И кажется, что он кивает.

— Эх, — вздохнула одна из женщин, — что же дальше будет?..

Время истекало. Приближался комендантский час, после которого хождение каралось расстрелом на месте. Мы с Колей шли вниз по Комсомольской улице, в сторону Слободки.

Мне хотелось кричать:

— Люди, что вы смотрите! Душите гадов, разрушающих наши города, убивающих жизнь! Винтовками, кирками, лопатами, руками бейте паразитов.

Но нужно было молчать, идти туда, откуда наша рация передаст на Большую Землю об ужасах, творимых оккупантами.

В Усатово, используя сумерки, мы с Колей удачно проскочили в катакомбы. Держась за руки, побрели в глубину штольни, свернули в боковое ответвление, прошли еще метров сто ощупью, присели на камни и затаились, ожидая прихода наших. Мы сильно продрогли от холода и пережитого. Колю била нервная лихорадка. Я прижала мальчика к себе, пыталась успокоить и согреть его. Время ожидания тянулось мучительно долго, а наших все не было… Я вздрогнула, увидев слева в глубине штрека слабый желтый огонек, двигавшийся к нам. Мелькнула мысль: а вдруг это чужие? Вспомнила совет Бадаева: «Если увидишь в катакомбах врага, нет оружия, бей по фонарю» — и крепко зажала камень, находившийся в моей руке. Но, к счастью, это были партизаны.

Высоко поднимая фонарь, Иван Никитович водил им по всем закоулкам, разыскивая нас. Неожиданно он повернул за угол каменного столба. Я испугалась, что он уйдет, крикнула, но вместо звука у меня получился слабый хрип.

— Неужели не найдут нас? — продолжала волноваться я, но быстро успокоилась, заметив, что огонек стал приближаться.

Ну, что, дождались? — спросил Иван Никитович и улыбнулся, но увидев, что мы молчим и только лязгаем зубами, встревожился и закричал: — Они совсем закоченели! Говорил же я тебе, Иван Иванович, пойдем скорее, а ты еще долго возился… — упрекнул он моего мужа. — А ну, ребята, закутайте их в кожухи, — обратился он к бойцам, вынырнувшим из бокового штрека.

Никогда я не думала, что этот старый ворчун может быть таким внимательным к людям. «Даже Ваня не догадался, что мы замерзли».

Согревшись, я рассказала, где в селе расставлены патрули. Партизаны, выслушав мой рассказ, ушли на поверхность. Иван Никитович остался с нами и, поудобнее усевшись на камни, вытащил из своих глубоких карманов резиновый кисет, стал скручивать «козью ножку». Прикурив от фонаря (он был очень бережлив, особенно со спичками), сказал:

— Мы обождем их, они сейчас вернутся, пошли за языком. Ну, как, оттаяли? — ласково осведомился он.

В штабе, слушая мой доклад о событиях в городе, о замученных людях, Бадаев все больше хмурился, складки на его переносице сжались, глаза потемнели от гнева.

Я продолжала докладывать:

— На улице Энгельса двадцать второго октября взорван дом…

Весь подавшись ко мне, Владимир Александрович порывисто спросил:

— Какой дом?

— НКВД, — ответила я, — люди говорят, что взрывом истреблено более ста гитлеровских офицеров и их генерал-майор Глугояну. Взрыв произошел во время совещания.

— Молодцы! — горячо воскликнул Бадаев, но здесь же, словно опомнившись, умолк.

— Кто молодцы?

Он махнул рукой.

— Это я так… О другом думал. Рассказывай…

Утром меня вызвали в штаб. Там были командиры. На столике перед Бадаевым лежал револьвер и сумка с патронами. У стола стояла винтовка. Владимир Александрович торжественным жестом протянул ее мне:

— На! Возьми. Ты ее заслужила. А это револьвер и патроны к нему.

Я так обрадовалась, что с трудом проговорила:

— Спасибо!

С этого момента меня включили в число бойцов, которым доверяли охрану подступов к нашему лагерю.

Глава VIII

Основная масса партизан самоотверженно выполняла задания: минировали шоссейные дороги, разбрасывали шипы, уничтожали связь, ходили в разведку. Но были среди нас отдельные лица, нарушавшие партизанскую дисциплину. Это беспокоило совет командиров и партийную организацию. Было решено созвать собрание. Парторг подозвал к себе коммунистку Межигурскую:

— У нас некоторые партизаны не совсем сознательно относятся к своему долгу. Необходимо завтра же провести собрание. Напиши, пожалуйста, объявление, а то у меня, видишь… — указал он на забинтованную руку, — все еще колодой висит.

— Я с радостью, Константин Николаевич! Диктуйте! — пошарив в кармане куртки, Тамара достала блокнот с карандашом.

— Ты ж, Тамарочка, потом перепиши это большими буквами, — попросил Зелинский и добавил: — объявление повесь в столовой, чтобы все видели.

Собрание состоялось утром, когда люди вернулись с задания. Этой ночью второй группой подрывников был взорван эшелон с боеприпасами. Первым выступил Константин Николаевич Зелинский. Он сообщил собранию, что есть сигналы о нарушении дисциплины. В своем выступлении парторг указал, что в борьбе советских партизан главное — слаженность в работе, точность в выполнении приказов командира, что расхлябанность может привести к тяжелым последствиям. Зелинский осудил недостойное поведение радиста Евгения, опоздавшего на связь с Москвой, сделал замечания и другим товарищам. Он призывал молодежь брать пример с коммунистов отряда, учиться у них опыту борьбы с врагами.