Мы на своей земле - [13]

«Теперь пропало… будет ворчать всю дорогу», — подумала я, хорошо зная характер Ивана Никитовича. Но к моему удивлению, он шел молча, о чем-то сосредоточенно думал.

Вдруг в тишину лабиринтов неожиданно, словно сон, ворвалась мелодия, казалось, кто-то играет на ксилофоне. «Уж не сплю ли? — подумала я и ущипнула себя за руку. — Нет, больно!» Мои спутники спокойно шли навстречу музыке.

За поворотом, влево от дороги, я увидела большую подземную комнату. В глубине ее у стены — возвышение, напоминающее древний жертвенник. На нем — большая жемчужно-молочного цвета чаша с причудливыми зазубринами по краям. Падающие с потолка крупные алмазные капли воды, звонко разбиваясь о блистающие края чаши, наполненной водой, создавали иллюзию игры на ксилофоне.

Направив свет фонаря на чашу, я молча любовалась ею. «Так вот кто зодчий и музыкант — природа!» — подумала я.

Широко раскрытыми глазами глядел на чашу н Коля.

— Это верховодка? Почему чаша такая белая и сверкает красивыми огоньками?

Колино любопытство удовлетворил Иван Иванович:

— Давным-давно шахтеры заметили, что с потолка капает вода. Они взяли большой камень-ракушечник, вытесали его в форме чаши и поставили под эту капель. А в воде есть минеральные соли. Постепенно осаждаясь на камне, они одели его в нарядное платье.

Вновь завихляли шахтные ходы, освещаемые тусклым светом фонаря. На светло-желтых стенах штолен и штреков стали попадаться надписи, перекрещенные круги, непонятные значки в виде стрел и зигзагообразных линий. В одном месте черная стрела и пояснение: «НА ВЫХОД». А над ней озорник, как видно шахтер, почти в человеческий рост нарисовал длиннохвостого черта, с высокими ветвистыми рогами и оскаленной пастью. За одним из поворотов на ровной, словно отшлифованной стене я прочитала: «Довольно! Ухожу на фронт! Научусь бить врага. 30 августа 1941 года. Надежда».

Я мысленно увидела высокую белокурую девушку, именно белокурую, в пилотке, с винтовкой в руках и подумала: «Милая, Надежда, где ты сейчас? Научилась ли ты бить врага? Бей же его, бей!»

Вскоре мы подошли к стволу пятой шахты. Сорокапятиметровая глубина вертикального колодца шахты была разделена деревянной перегородкой, укрепленной на мощных столбах. В мирное время с одной стороны ходила клеть, выдавая на-гора камень-ракушечник, добытый шахтерами в недрах, с другой стороны — лестница, идущая вверх маршами, соединенными маленькими площадками.

Перегнувшись через барьер входа в колодец, Иван Иванович вместе с Иваном Никитовичем чутко прислушивались.

— Тихо… Никого. Шахта заброшена. Но все же, Иваныч, иди разведай, — шепотом сказал Иван Никитович.

Муж бесшумно скользнул в отверстие колодца и быстро начал подниматься наверх. Вернулся скоро.

— В поле ни души… Лезь, Галка! А ты, Коля, за ней! — На последнем марше он сделал знак остановиться и снова вынырнул на поверхность — Выходи!

Мы мгновенно очутились наверху.

Я осмотрелась. Вокруг шахтного ствола лежали штабели камня-ракушечника. Рядом разрушенная сторожка. Вокруг поле, заросшее бурьяном. Вдали в лощине раскинулось село.

— Давай простимся! — дрогнувшим голосом сказал Иван Иванович и притянул меня к себе. — Я жду тебя!

Глава VI

Осеннее солнце, по временам выглядывая из перистых облаков, ласкало землю последним теплом. В воздухе летали прозрачные, словно стеклянные, нити паутины.

Дорога была пустынной и казалась бесконечной. Вдруг из-за пригорка вынырнул мотоцикл.

— Вот они — фашисты…

Повернувшись к Коле, как можно спокойней, сказала:

— Не пугайся. Иди медленно.

В мотоцикле сидели двое в зеленоватых шинелях. Один из них — офицер в фуражке с позолотой. Проскочив мимо, мотоцикл резко заскрипел тормозами и повернул назад. Тревожно и учащенно забилось сердце: «Задержат… Заберут в тюрьму… Подвергнут пыткам. Молчать буду!»— решила я. Мои нервы сжались в тугой узел, зубы до боли прикусили язык, а ноги, покорные воле, продолжали идти. Внутренний голос напоминал мне: «Это твое первое задание, и ты должна выполнить его!»

Догнав нас, гитлеровцы внимательно оглядели меня и Колю. Но, как видно, женщина, идущая с мальчиком, не внушила им никакого подозрения. Дав полный газ, мотоцикл понесся в сторону Одессы.

— Итак, первый экзамен выдержан! — радовалась я. — Теперь необходимо решить, под каким предлогом войти в село, чтобы не вызвать подозрения оккупантов.

В Нерубайское я вошла под видом нищей. Обходя хаты колхозников и шахтеров, жалобно просила: «Подайте, Христа ради, несчастненькой». Кое-где мне подавали. Я принимала подаяние и быстро прятала его в грязную замусоленную корзинку, низко кланяясь, благодарила:

— Спаси вас Христос, матерь божья от всяких напастей и бед.

— Беда уже в хате… — с горечью отвечали женщины и кивали в сторону сновавших по селу гитлеровских солдат.

Мне удалось установить, что оккупанты разместили свои воинские части далеко от балки. И только над главным входом первой шахты, да на околице села со стороны города и станции поставили патруль. Возвращаясь обратно, не доходя до кладбища, я увидела женщину, попросила у нее подаяние. Взглянув на меня, она с укором сказала:

— Такая молодая, а уж просишь… — и на ее обветренном, с большими выдающимися скулами лице явно выразилось презрение. — Что руки опустила? Иди работать.