Мы на своей земле - [12]

Утром семнадцатого октября мы услышали винтовочную и пулеметную стрельбу со стороны кладбища. По селу неслись крики и вопли о помощи.

Бадаев, прислушиваясь к доносившимся звукам, тихо произнес:

— Вот оно — началось!..

Глава V

Ночью меня вызвал Бадаев.

— На рассвете пойдешь в Нерубайское, — обратился он ко мне. — Нужно узнать обстановку на поверхности и связаться с нашим разведчиком в этом селе. Оденься попроще и приди уточнить задание. Да, — немного помедлил он, — принеси свои документы.

Заметив мое удивление, пояснил:

— Так нужно! Они будут храниться в сейфе.

И тут я впервые подумала о том, что могу и не вернуться…

В штабе я увидела 13-летнего мальчика Колю Медерера, сына одного из наших бойцов. Он постукивал ногами по железному сундуку. Бадаев сидел в задумчивой позе, полусклонив голову на ладонь левой руки. Услышав шаги, он испытующе взглянул мне в глаза, потом повернулся к Коле:

— Перестань.

Коля притих и уставился на меня.

— Он поведет тебя в Нерубайское, — пояснил Владимир Александрович, указав на Колю, — по дороге будет идти и футболить камешки, остановится возле нужной хаты. Вот пароль, — сказал он, протягивая мне бумажку, — ты должна выучить его наизусть. Коля, ты хорошо понял, о чем я говорил тебе?

— Понял.

— Смотри, Николай, ты боец. Задание должен выполнять, как взрослый.

— Понимаю! Не маленький!

— Конечно, ты большой… — печально усмехнулся Бадаев и, немного помолчав, распорядился — Пойди позови Ивана Ивановича и Ивана Никитовича, они поведут вас к выходу из катакомб.

Подхватив бензиновую свечу, Коля стрелой умчался выполнять приказание командира.

Проводив мальчика задумчивым взглядом, Бадаев тихо заговорил:

— У меня ведь тоже трое ребятишек… Старшенький — Сашка (ему восьмой год) все, бывало, приставал ко мне: «Папка, все на войне, почему ты дома?» Но как ему объяснишь?..

Разговор был прерван приходом моих спутников.

Бадаев предупредил Ивана Ивановича:

— Ты, Ваня, поднимись наверх, разведай. Но будь осторожен. До свидания, Галина,— повернулся он ко мне, — желаю удачи, — и крепко пожал руку.

Мы вышли на центральную штольню, которая вела в сторону Усатово. Иван Никитович шел впереди, освещая путь фонарем.

У второго поста нас окликнули:

— Кто?

— Свои, — ответил Иван Иванович.

— Пароль.

— Ленинград. Отзыв?

— Одесса. Проходите, — услышали мы из темноты голос Зелинского.

— Своих не пропускаете, — пошутил Иван Иванович.

— Свои-то, свои, а дисциплина…

Коля немного отстал от нас, заглядывая в боковые ответвления катакомб. Иван Никитович прикрикнул на него:

— А ну, вояка, иди-ка впереди, а то еще…

Я мысленно рассмеялась, вспомнив, как попал к нам мальчик.

В ночь на шестнадцатое октября в подземном штабе-забое шло совещание командиров. Речь Бадаева была прервана внезапным вторжением Ивана Никитовича. Он тащил за собой светлоглазого загорелого мальчишку лет двенадцати-тринадцати, в рубахе голубоватого цвета и серых штанах. Все недоуменно уставились на них. Иван Никитович кипятился.

— Ось полюбуйтесь… — развел он натруженными руками с узловатыми пальцами, — Я направился к выходу посмотреть, как там на поверхности, не проник ли кто чужой в катакомбы. Иду по штольне. Вдруг — шорох… Я осмотрелся. Никого. Подумал, что это мыши. Подошел к баррикаде, спустился в траншею, а воно як закрычыть: «Дяденька, возьмите и меня. Я не хочу оставаться с фашистами!» Что было делать? Пришлось забрать. Тьфу! — отплюнулся старик. — Вот напасть на мою голову. Бачите, якый вояка…

Но напрасно огорчался Иван Никитович. Коля — сын нашего партизана коммуниста Медерера Ивана Францевича, оказался мужественным мальчиком. Во время обороны Коля вместе с шоферами-красноармейцами возил на передовые позиции снаряды и мины.

— Вот ты какой?! — ласково улыбнулся Бадаев. — Значит — воевал?! Так, так… Трое ребятишек уже бегают по штольням… Это четвертый, — озабоченно сказал Владимир Александрович.

— Придется детский сад открыть, — засмеялись командиры.

— Ладно! Подумаем о них потом, уведите его и выдайте теплую одежду, а то он совсем окоченел, — и добавил — Наши кухарки Анка и Саша доверились нам, пошли работать в отряд, не бросить же им своих детей…

Так Коля и прижился у нас в лагере, стал проводником на поверхности.

«Ай да бесенок, проследил старого партизана», — подумала я, оглянув шагавшего впереди меня Колю.

Пройдя еще несколько километров, я ощутила приток свежего воздуха, вдали блеснул рассеянный свет.

— Вот и отдых! — сказал муж и присел на корточки возле светившегося квадратного окна воздушного колодца. Иван Никитович и Коля присели на каменную скамью.

Потирая поясницу, Иван Никитович ругал низкие потолки штреков и штолен.

— Если засыпать воздушники в нашем секторе, закрыть водяные колодцы и замуровать входы в шахты, то доступ воздуха прекратится и люди могут через некоторое время задохнуться, — говорил старик.

— А верховодка скоро будет? — спросил Коля, уплетая завтрак, завернутый ему кухарками в газету.

— Скоро, — ответил Иван Никитович, поднимаясь с места. Увидев, что мальчик небрежно бросил бумажку на катакомбную дорогу, строгим тоном приказал — Подними ее сейчас же. Ты поручишься за то, что в катакомбах нет никого кроме нас? А если кто-нибудь пройдет этой же дорогой, поднимет бумажку и по ней догадается, что здесь были люди, а по виду и содержанию установит, давно ли проходили? Эх, хлопче! Так мы можем протянуть след прямо в лагерь. Закопай ее в песок под камни.