Мы — можем! - [68]

Самые яркие детские впечатления — вхождение в лес. Сначала долгий путь через поле, а лес темнеет впереди, стоит стеной, за которой должен открыться неведомый мир. Вот он уже рядом. Можно разглядывать отдельные деревья опушки. Но мы еще не в лесу. Подходим под самую стену леса. Перепрыгиваем через канаву, заросшую сочными травами, ромашками и колокольчиками. Поднимаемся по невысокому и некрутому склону, и незаметно оказываемся уже в лесу. За спиной остались кусты и чернолесье. Впереди между колоннами мачтовых деревьев косо падают горячие лучи утреннего  солнца. Из желто-серого подзола выступают корни сосен, как вены на руках моряка. Душистый вереск рваным ковром подступает к этим корням. Вокруг валяются сухие шишки, напоминая фамилию художника, который умел и любил рисовать лес. Но сам момент проникновения через границу леса мне никогда не удавалось четко отметить.

Или подход к АС в море.

Сначала его засекают где-то на горизонте. Самые глазастые и те, кто вооружен биноклями, уже начинают рассматривать его, уточняя посадку и общее состояние. Потом его видят уже все. Но еще идти и идти. Вода скрадывает расстояние, но видно, что еще порядочно до цели. И вдруг мы оказываемся рядом с ним, и нужно готовить концы и кранцы к швартовке.

Эту границу между «далеко» и «рядом» мне тоже не удается уловить. Кстати, такая же история получается и с берегом, когда мы идем к нему с моря.

Границы, установленные человеком, не всегда видны и очевидны. Но и в них немало загадочного. Пока комиссия, состоящая из представителей пограничной службы, таможенников, портнадзора, санитарной службы и прочих специалистов, оформляет приход судна, общение с берегом не допускается. Иногда работа комиссии затягивается не на один час. Наши любимые глядят на нас с причала. Мы глядим на них. Перебрасываемся словами, но самые главные бережем до личного контакта.

Когда счастливый момент все же настает, нам многие могут позавидовать.

Глава 6. Потери и находки

Не прожить нам в мире этом,

Не прожить нам в мире этом

Без потерь, без потерь…

Что-то из попсы семидесятых годов

Не удерживай то, что уходит, и не отталкивай то, что приходит.

Китайская пословица

Затмения бывают солнечные, лунные и умственные.

Люди бывают везучие и не очень. Но в жизни и тех, и других бывает много потерь и не очень много находок. Хотя я слыхал о некоторых везунчиках, у которых все было наоборот.

Но среди моих друзей таких не было. А слухи — это только слухи.

Если оставить в стороне наиболее печальные потери, то о прочих поговорить интересно и поучительно.

Несмотря на бережное отношение к инструменту и оборудованию, нашей работе сопутствует большое количество утопленных хороших вещей. Ключи, ломики, кувалды, молотки и пилы бесследно исчезали в глубине. Ветром срывало шапку и уносило по волнам. Тонул соскочивший с ноги сапог или хорошая переносная радиостанция.

В машинном отделении одного банановоза я выронил включенный ручной электрофонарик. Он упал под плиты в воду, и, поскольку был герметичным, издевательски светил мне со дна отсека. Поднять его я не мог, так как от плит до дна было метра полтора пространства, плотно забитого трубопроводами, а у меня длина руки намного меньше. Выудить чем-то проклятый фонарь также было непросто, да и времени не было.

Больше всего я потерял поясных ножей. Мои ножи раскиданы по всему миру — от Гаваны до Аляски, Амдермы, Сахалина и Фалмута. Особенно много их лежит на дне родной Балтики, любимой Невы и в прозрачной воде Ладоги. Они выпадали из ножен или срывались с пояса вместе с ножнами. Их выбивало из руки рывком троса.

А без ножа моряку нельзя. Это самый универсальный и необходимый инструмент. Нож трижды спасал мне жизнь. Некоторые случаи я описал в своих рассказах.

Забавная и поучительная история случилась на подъеме ГИСУ «Аскольд», затонувшего в гавани Ораниенбаума.

Судно было старое, латанное-перелатанное. Их бывший Дед рассказывал нам, что еще лет за десять до описываемых событий при постановке «Аскольда» в док клетки доковой дорожки прошли сквозь днищевую обшивку внутрь судна.

Мы подняли это угробище, но трудов было затрачено немеряно. И вот еще в начале операции я ночью залезал через нос в надстройку. Туда можно было пройти только снаружи по привальному брусу правого (верхнего) борта. Напротив двери, ведущей в коридор надстройки, я перевалился через высокий фальшборт. При этом лопнул старенький ремень, на котором висели нож, ябедник и ручной фонарик. Было темно. Но плюх упавшего в воду предмета был отчетливо слышен.

Огорченный потерей нужных вещей я вернулся в газель, в которой мы тогда отдыхали, если представлялась такая возможность. Рассказал друзьям о своем горе. Особенно печальной была утеря ябедника, в памяти которого хранились номера телефонов всех, с кем я взаимодействую. А таких немало. Чтобы восстановить эту информацию, требовалось много времени, которого у меня не было.

Рассвело. Работы продолжались непрерывно, как обычно бывает на судоподъеме. Ко мне подошел зам по АСР Сергей Савельев. Протянул руку с ябедником в знакомом чехле.

— Ваш?

— Мой!

Что за чудеса? Оказалось, что мое средство связи при падении сорвалось с лопнувшего ремня в разрыв привального бруса. Там оно надежно зафиксировалось магнитной застежкой чехла.