Мы — можем! - [11]

Жить на свете — большое диво…

Вадим Шефнер

Как самые разные материалы — дуб и клен, сосна и пенька, железо, медь, деготь — соединились, чтобы составить корабль, так и самые разные люди — трусы и храбрецы, святые и безумцы, преступники, романтики и скупердяи — сплавились воедино, чтобы, объединенные могучей волей обреченного Ахава, безудержно стремиться к недостижимой цели.

Герман Мелвилл, "Моби Дик" 

Задержались мы опять.

В море всякое бывает…

"Песня любимой"

Похороны капитана

Иван Васильевич Бучака скончался от второго обширного инфаркта.  Не выдержало капитанское сердце нагрузок этой нелегкой жизни, а рубцы старых обид послужили концентраторами напряжений.

Иван Васильевич основную часть своей жизни провел под флагом ВМС, под которым и лежал сейчас. Он дослужился до командира подводной лодки, потом командовал Либавской бригадой подплава, был представлен к званию контр-адмирала, но, как всякий честный и совестливый человек, в критический момент сделал выбор — принял на себя вину, защищая своего незадачливого подчиненного. И гнусная система выдвижения кадров, укоренившаяся в России где-то с незабываемого 1917 года, перекрыла Ивану Васильевичу путь к творческому росту. Полагаю, что флот пострадал от этого больше, чем Иван Васильевич.  Но кого это волнует?

В отставку он вышел капитаном первого ранга, однако количеству и качеству военморов, пришедших разделить с нами горечь утраты, мог бы позавидовать любой адмирал, если бы конечно в этом состоянии у него сохранилась способность завидовать.

К нам в отряд Иван Васильевич был приглашен на должность капитана спасательного катера. Ему было уже под шестьдесят. Тем не менее, он быстро освоился  и в новом коллективе и на новом судне. Быстро проникся здоровым духом морской спасательной службы и по спасательной хватке стал значительно опережать некоторых старых пингвинов, поросших ракушкой в спасательном флоте.

В то время отряд боролся за выживание. Терял старые привычные работы, искал новые. Срочно потребовалось ставить и убирать боны, обеспечивая защиту акватории при перегрузке нефтепродуктов. Иван Васильевич был одним из тех, кто начинал эту работу, и, несомненно, лучшим из всех.

Он управлял катером не так блестяще, как Виктор Морозов, но очень уверенно, стабильно и спокойно. Люди любили с ним работать. Он был прирожденным воспитателем, «батей».

Как-то к нему попал сменным помощником ленивый и бестолковый судоводитель, на которого я, грешный, давно махнул рукой.  Он, конечно, не стал толковее, но Иван Васильевич сумел пробудить в нем жажду деятельности и профессиональную гордость. Человек этот здорово изменился. А мне стало стыдно за себя и хорошо за него.

Приемы работы спасательных катеров-бонопостановщиков типа «Арнеб» Иван Васильевич искал творчески, шлифовал и внедрял в массы. Сегодня уже мало кто помнит, что вытягивать боны и некоторые другие объекты катерами этого типа задним ходом начал капитан Бучака.

Когда малопьющие бездельники, безрукие любимчики начальства в очередной раз заваливали какое-нибудь дело, вызывали Ивана Васильевича. Долго и нудно объясняли, что требуется сделать. Иван Васильевич дожидался перерыва в ненужном инструктаже, чтобы тихо сказать: «Ладно, мы попробуем».

И уходил, и делал все, как надо.

До последнего своего дня, совестливый потомок русских крестьян, он не приемлил дарового куска хлеба.  Пахал, как вол.  Уже после первого инфаркта, когда здоровьишка у него заметно поубавилось, и с капитанства его сняли, он продолжал вести занятия по ВМП с судоводителями и всегда был готов при нужде подменить кого-то из капитанов.

Негромкая доблесть в нем терялась за подлинной интеллигентностью и душевной мягкостью. Его чудесная улыбка всегда несла оттенок извинения. Иван Васильевич — настоящий моряк и человек, созданный по образу и подобию Божьему,  скромностью прикрывал свою удаль и лихость.

А сейчас, в гробу, Господь принял от него излишек скромности. Он лежал, слегка откинув кудрявую голову, полный достоинства и задорной отваги, знающий себе цену боевой моряк.

Это выражение непостижимым образом сочеталось с видом обретения покоя после страшной усталости. Как любой русский мужик, он тащил на своих плечах непомерный груз забот и тревог. Тащил безропотно и честно. И теперь на его усатом лице высветилась сладкая гримаса отдыха:

– Все, ребята. Я свой долг выполнил и отдыхаю. Давайте дальше без меня!

Сухо треснули залпы салюта. Тягучие рыдания оркестра поплыли под низкими черными облаками. Мы засыпали могилу.

Народу было очень много. И когда каждый бросил по комку, зарывать почти не пришлось.

По контрасту вспомнились похороны другого человека — одной из центральных фигур нашей конторы. Начальство наверху пило дорогую водку и высказывалось в смысле незаменимой потери. А во дворе капитан водолазного бота Сашка Томилов сказал окружавшим его водолазам:

– Ну вот, доворовался!

Это был самый короткий реквием, какой мне приходилось слышать. Приговор народа. Здесь было по-другому.

Я очень жалею, что не смог составить компанию военным морякам, но наши из отряда многие пошли с ними.

Тоска, тяжелая и вязкая, как кладбищенская глина, долго держала меня.