Мы истребляем людей (сборник, том 2) - [6]

Вот тут и началась деградация Оуэна. Предыдущий секретарь либо сошел с ума, либо покончил с собой — никто не знает наверняка. Грань между секретарем и рабом была прискорбно размытой, но Оуэн храбро сносил все тяготы и лишения, держа в голове красивое лицо Клэр и возможность того, что дядя Эдмунд в конце концов подпишет злосчастный договор.

До вчерашнего дня еще оставалась надежда. Но Клэр — это уже было упомянуто? — тоже обладала своенравным характером. Вчера был один из тех редких безмятежных дней, когда С. Эдмунд Штамм, смягченный серией удачных совпадений, зашел так далеко, что намекнул, — если Клэр, ее адвокат и договор окажутся в его библиотеке в подходящий момент, он обдумает возможность написать свое имя...

Собеседование закончилось, когда Клэр выхватила пластинку Прокофьева из фонографа и швырнула ее через всю комнату, тем самым выразив предпочтение Шостаковичу, а заодно и неприязнь к талантам С. Эдмунда Штамма, и вместе с этим умерла надежда, что она вообще когда-нибудь сыграет леди Пантагрюэль.

Затем Клэр выскочила из дома, разбив сердце Питера Оуэна и пластинку Прокофьева в библиотеке дяди Эдмунда, разъярившегося, как никогда прежде. Отсюда ночное нападение на несокрушимую запись Шостаковича. Отсюда утреннее отчаяние Питера Оуэна. И, как следствие всего этого, его безрассудный вызов урагану, сидящему с другой стороны кухонного стола.

Ненадолго попав в прошлое, даже без помощи голубых эмалевых часов, мы вошли в кухонную дверь и уселись за стол рядом с Питером Оуэном, уставившимся в лицо С. Эдмунда Штамма и своей смерти. Теперь, — если желаете, — продолжим историю.

* * *

— Дядя Эдмунд... заткнитесь! Я ухожу от вас.

Таков Питер Оуэн. После этого он приготовился к худшему и пожалел, что не может закрыть глаза. Но он не смел. В переломные моменты лучше было следить за дядей Эдмундом как можно более внимательно. И хорошо, что Оуэн так и сделал.

Дядя Эдмунд выглядел не особенно обнадеживающе. Он походил на злобного коршуна средних лет с прилизанными пучками седых волос и заостренным носом, больше напоминающим клюв. Его рот был узкий, маленький, аккуратный и созданный для произнесения язвительных замечаний.

Дядя Эдмунд прервал трапезу и медленно поднял голову, пока слова его личного секретаря вибрировали в утреннем воздухе. Он подливал сливки в овсяную кашу, держа кувшин над тарелкой и одновременно глядя на Оуэна маленькими буравящими глазками, постепенно наливающимися ярко-красным цветом, пока до него медленно доходило значение слов Оуэна.

— Ты... что это? — со скрежетом отодвигая стул, потребовал дядя Эдмунд глухим голосом. — Что ты сказал?

— Я сказал, что... — Питер Оуэн начал говорить весьма храбро, но так и не закончил. Дядя Эдмунд швырнул кувшин со сливками!

Глава III Ограбление

Сливки попали Оуэну прямо в лицо. Кувшин разбился о стену за его спиной, и осколки упали на ковер. Доктор Краффт безмятежно покачал седой головой и продолжал потягивать кофе. Ничто не могло возмутить доктора Краффта.

Дрожащей рукой Оуэн вытер сливки с лица. Что он мог сделать, как только снова обрел способность видеть, — спорный вопрос. Теперь он считает, что выбил бы дяде зубы первой попавшейся под руку тарелкой. Но тогда у него не было на это времени. Потому что сердечный смех дяди Эдмунда заглушил гул ярости в ушах Оуэна. Захрустела бумага.

— Смотри сюда, ты, малолетний дуралей! — закричал дядя Эдмунд. — Вытри сливки со своей глупой морды и посмотри на это!

И он снова засмеялся, так радостно, так искренне, что сердце Питера Оуэна опустилось, как гирька весов.

«Это» было договором. Вообще, если быть точным, — договором, по которому Клэр получала права на роль леди Пантагрюэль. Дядя Эдмунд махал им перед измазанным сливками носом Оуэна, как сочным куском мяса перед собакой.

— Возможно, тебе, неблагодарному болвану, станет интересно, — сказал дядя Эдмунд язвительным тоном, — что этим утром я получил письмо из «Метро», где они наотрез отказались увеличивать сумму, предлагаемую ими за «Леди Пантагрюэль». Ты понимаешь, что это значит? О, нет, конечно же, нет! С чего бы ты вдруг понял? Для этого же требуется ум трехлетнего ребенка, так что, разумеется, нет!

Дядя Эдмунд сильно ударил по столу, заставив посуду затанцевать. Доктор Краффт предусмотрительно поднял свою чашку.

— А я тебе скажу, что это значит! — проорал дядя Эдмунд. — Предложение мисс Бишоп было самым лучшим из всех, что я получил. Ты знаешь это. Сам видел. Поскольку роешься в моей личной корреспонденции... — Это было самым нечестным, слезно подумал Оуэн, — ...нагло читаешь мои письма, — продолжал бушевать дядя Эдмунд, — и пронюхал, каким было наилучшее предложение. Затем увидел, что мисс Бишоп перекрыла его. Отлично! Небольшая верность семье — это все, что я прошу. Верность своей плоти и крови и руке, что кормит тебя. Скажешь, это слишком много? Да, думаю, для такой жабы, как ты, это и вправду много. Так что! — Дядя Эдмунд снова атаковал стол. — Когда ты ворвался сюда, как бешеный тигр, я уже намеревался попросить тебя позвонить мисс Бишоп. Я передумал. Мне нужны деньги, и кому лучше тебя об этом знать, ты, подлый шпион? Если «Метро» не предложит больше, у меня не будет другого выхода. Я поддерживаю твою жизнь в роскоши, а роскошь стоит денег. Я — нищий. Меня обложили со всех сторон! — Дядя Эдмунд свирепо посмотрел на спокойное, погруженное в мысли лицо доктора Краффта, наполовину скрытое чашкой кофе. — Меня обложили со всех сторон! — закипая от этого зрелища, проревел дядя. — Я собирался принять предложение этой мегеры. Слышишь меня, Питер? Если бы не твои оскорбления, я бы осуществил твое желание!