Мы - инкубаторские - [10]

— Почему? — Сипина зашмыгала носом, собираясь заплакать. Но прошла минута, вторая, никто больше не задевал ее, и она успокоилась. Не хочется реветь, когда в сушилке так тепло и уютно.

Тем временем все напряженно смотрели в окно. Там, у штакетника, какая-то баба, составив у ног узлы, разглядывала интернат. Передохнув, она взвалила поклажу на спину и прошествовала мимо интернатских ворот. Все тотчас потеряли к ней интерес.

Вдруг дверь сушилки с грохотом распахнулась. Капуста!!! Гроза младших классов. Смуглый и жилистый, в рубашке с закатанными рукавами, Капуста, подбоченясь, стоял в дверном проеме.

— Что попрятались? — нарочито растягивая слова, проговорил он.

В ответ — тишина.

— Ага, — недобро ухмыляясь, Капуста сплюнул на пол, — не желаете разговаривать с дядей? Встать! Козлы вонючие…

Все медленно спустились с матрацев в воду…

— Тэк-с… — Капуста скользнул взглядом вдоль выстроившихся в воде ребят. И тот, на ком его взгляд задерживался, опускал глаза.

— Хорошо. Кто сейчас станцует твист, тот свободен. Понятно? Дяде грустно…

Все молча исподлобья хмуро поглядывали на мучителя.

— Не понял? — поморщился Капуста. — Что за пауза? Всем все ясно?!

— Ясно…

— Вот и ладненько. Давай ты первый, — кивнул Капуста на Эрика.

Тот, тяжело вздохнув, оглянулся по сторонам, словно ожидая чуда, которое избавило бы его от Капусты. Но чуда не произошло, и Эрик принялся танцевать, разбрызгивая во все стороны воду.

— Это ты будешь так дрыгаться за катафалком своих родственников, — ухмыльнулся Капуста. — Смотри внимательно, сейчас Бута покажет, как надо. Давай, Бута, покажи этим, как надо танцевать. Повесели дядю.

Сипина, прикусив губу, отвернулась к окну. Бутковский начал танцевать. Капуста схватился за живот от смеха:

— Вжарь, вжарь, жертва аборта! Ну цирк! Сгибай, сгибай коленки, паралитик! Ха-ха-ха! Вот умница! А?

В этот момент из фойе донесся чей-то голос:

— Капустин! Капустин, за тобой приехали!

Капуста прислушался. С его лица медленно сползла улыбка:

— Ну это… — он растерянно поправил волосы. — Ну ладно… — и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В наступившей тишине вдруг раздался какой-то странный звук. Вначале он был очень тихим, но, постепенно набирая силу, становился все громче и наконец зазвучал так пронзительно, что захотелось зажать уши руками. Словно сдавили человека огромными тисками…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Это кричал Бутковский. Он стоял, неестественно согнувшись, а его лицо было вывернуто наизнанку судорогой. Профессор и Эрик, подхватив Бутковского под руки, усадили его на матрац. Дело в том, что у Бутковского были больные ноги. Он едва ходил, приволакивая их поочередно…

Больше всех суетилась Сипина:

— Колечка… Мальчики… что ж это… Сереженька…

— Да-а-а-а, — удалось расцепить зубы Бутковскому, — да уберите отсюда эту… эту…

— Успокойся ты, — оттолкнул Сипину Профессор. — Что ты кудахчешь? Сейчас поваляется и отойдет.

— Так ведь страшно, Сереженька… — прошептала Сипина и, удостоверившись, что Бутковский не собирается умирать, полезла на свое место.

И опять стало тихо, только слышно было, как капает с батареи вода.

Эрик задремал, свернувшись клубком, почти касаясь коленками подбородка. Бутковский неподвижно уставился в потолок, и было совершенно невозможно понять, то ли он спит с открытыми глазами, то ли просто задумался. Лешка, расплющив нос о стекло, некоторое время наблюдал, как куда-то тащил своего «тепленького» папашу Капуста. А папаше, по всему было видно, так хотелось, рванув на груди драное пальтишко, пуститься в пляс.

Сипина, прислонившись к Профессору, шептала что-то тихо, только губы шевелились.

— Что ты там бубнишь? — покосившись, спросил Профессор.

— Так… молюсь, — шепнула та, наклонившись к самому уху Профессора. — Только ты не говори никому: ребята задразнят.

— Не скажу, — подумав, ответил Профессор. — Ты это… в самом деле в Бога веришь?

— Да-а, — еще тише прошептала Сипина.

— Ну и дура, — Профессор вздохнул. — Если б Бог был, разве ж он потерпел бы, чтоб над Бутой так издевались?

— Воздастся, — прошептала Сипина, — всем воздастся на том свете. Добрые попадут в рай, а злые, как Капуста, в ад. Боженька, он все видит.

— А… мама твоя куда попадет? — спросил Профессор.

Сипина запнулась.

— Ну?

— Не-е знаю, — произнесла она жалобно, и Профессор почувствовал, как она задрожала.

— Ты чего? — он неожиданно для себя заметил, что у Сипиной зеленые глаза и красивые брови… и что вообще она красивая.

— Страшно мне, Сереженька, — придвинувшись к Профессору, прошептала Сипина.

Тот попробовал отодвинуться, но некуда — дальше стена. Тогда он осторожно осмотрелся — никто не видит? — а то еще… Ничего постыднее и страшнее, чем любовь, Профессор не знал.

— Чего тебе страшно? — спросил Профессор, нервно сглотнув.

— Нельзя зла ближнему желать, даже в помыслах, Сереженька… — сжалась Сипина.

Однако Профессор уже не слышал ее. Он напряженно вглядывался в окно. Там вдоль штакетника шла худенькая женщина. Это была мама Профессора. Оттолкнув Сипину, Профессор спрыгнул прямо в воду.

— А-а, черт… — он осторожно поковылял к порогу.

Эрик, проснувшись, приподнял голову:

— Что? Где?

— За Профессором, — пошевелился Бутковский.