МЫ… их! - [8]

«Я еб твою мать» значит, что «я, может быть, твой родной Отец, и ты меня будешь слушаться». Это первый смысл — повелительный. Есть второй смысл — просительный, когда говорящий слабее собеседника: «Может быть, я твой отец, пожалей меня или хотя бы не убивай». Есть третий — оскорбительный: «Твоя мать потаскуха, я один из многих, кто ее еб, и ты сам непонятно чей и непонятно кто». Есть еще тысячи и тысячи смыслов, зависящие от того, какая музыка звучит вместе со звуками нашего национального пароля, который имеет прямой смысл положить на торжественную музыку и петь, вместо того чтобы нудно тянуть про «союз нерушимый».

Терминаторы народов

Один из смыслов этой книги — наглядно показать опасное извращение человеческой природы, в котором они упорствуют, оставляя нам, нашим братьям и себе самим все меньше шансов пожить еще хотя бы тысячу лет на нашей перенаселенной планете.

Извращение в том, что они хотят убивать всех подряд, но отказываются быть убитыми сами. Хотят убивать безопасно, с комфортом, как у себя в кино или у телевизора — попкорн с одной стороны, кока-кола с другой. Пульт управления в руке — дави себе на кнопку.

Кажется, они хотят отказаться даже просто умирать. Для этого всех остальных им придется превратить в своих доноров, в самообновляющийся склад живых органов и тканей. Износилась печень — взяли у донора, заменили. Донор, правда, без печени долго не проживет, поэтому у него логично отберут всё, что можно отобрать. Разберут на запчасти. Контуры таких питомников людей на запчасти уже сейчас отчетливо вырисовываются на горизонте. Но до этого прекрасного будущего предстоит еще дожить.

Они объявили себя шерифами, судьями и палачами в одном лице. Терминаторами народов с правом на убийство и гарантией безнаказанного осуществления этого права. «Лайсенс ту килл» (лицензия на убийство) применительно ко всем сразу. Стада джеймсов бондов — все с ровными зубами, все солнечно улыбаются.

Вскоре после их «Бури в пустыне» я смотрел документальный фильм, в котором американский генерал четверть часа очень душевно проповедовал о том, что жизнь одного их солдата стоит больше, чем жизни тысячи арабов.

Говорилось это на фоне демонстрации специального танка-бульдозера, который они изобрели, чтобы бороться с засевшими в окопах арабами. Танк-бульдозер закапывает солдат в окопах и тщательно их утрамбовывает. Вместо того чтобы с ними перестреливаться.

Их генерал говорил о том, какое гуманное оружие этот новый бульдозер, как он сберегает жизни их солдат: «Мы не входим в контакт с неприятелем, мы его сразу закапываем».

Когда автор фильма поинтересовался, а каково тем, кого закапывают живыми, генерал добродушно объяснил: мы так и так их убьем — какая им разница? К тому же некоторых танк сначала великодушно задавит, а уж только потом закопает. Конечно, те, кого закопают живыми, помучаются дольше, чем если бы их просто пристрелили. Но не откапывать же их, в самом деле! Зачем тогда придумали такой замечательный бульдозер? И вообще, так им и надо, зачем в окопы полезли, как смели с нами воевать? Сдаваться нужно было.

Они не могут выносить своих потерь, уже одни разговоры о потерях приводят их в депрессию. Даже безопасное и комфортное превращение Ирака в стрельбище для своей новой техники они поняли как смертельную угрозу.

— Ты понимаешь, весь цвет нашей нации был тогда под угрозой! — с надрывом говорил мне один из них после войны в Персидском заливе, где они потеряли сотню человек и разбомбили сотни тысяч арабов. То есть соблюли пропорцию: тысяча арабов за одного янки.

— В каком смысле под угрозой? — заинтересовался я, догадавшись, что цветом нации мой собеседник считает их солдат. — Вы всей толпой пошли на одинокого Саддама и устроили ему темную под одеялом. Где опасность? Ваши солдаты сидели в палатках при кондиционерах и пили пиво.

— Но если бы ваша проклятая ракета «Скад» попала в палатку, наши парни погибли бы! — горячо возразил он, забыв о том, что наши проклятые ракеты Саддам берег для Израиля.

Когда янки превратили в новое стрельбище Югославию и стало ясно, что победить в этом случае значит разбомбить всю страну, возник вопрос о сухопутной операции. Их президент тогда раскричался на весь мир: мы просчитали — наши будущие потери не менее четырехсот человек. Это для нас неприемлемая цена.

Тот, кто ему насчитал всего четыресто мертвых за сухопутную войну с югославской армией, был большой оптимист. Но даже четыресто оказалось невыносимо много.

Интересно, если бы нам или нашим братьям-китайцам предложили ценой потерь в четыресто солдат опустить еще не рожденную европейскую валюту, а вместе с ней и всю Европу, заработав при этом много миллиардов зеленых нулей, сколько секунд бы мы думали? И о чем?

Бомбить Югославию до кондиции Дрездена образца 1945 года американцы не стали, это было бы слишком некрасиво. Европа все-таки не Ирак. Пока еще. И потом, с началом бомбежек трусливые европейские деньги покатились к ним так резво, что они не успевали считать и укладывать. Цель «хай-тек вор шоу» над ночным Белградом была тем самым достигнута. Европа наделала под себя уже в самом начале спектакля, но нужно было заканчивать представление.