Мы — дети сорок первого года - [17]

— На просслом занятии мы с вами проходили Гренландию, — начал географ тот памятный урок, левой рукой забираясь, по обыкновению, в карман с табаком. — Кто хоссет ответить?

Опять ползет неторопливый палец по журналу, опять у всех, кто сидит в классе, падает сердце… «Так, так, та-а-ак… Альтафи». На этот раз он защитил всех своей широкой спиной; вернее, учительский палец застрял именно на его фамилии. Альтафи не сробел. Да, Альтафи не из таковских! Дык-дык — затопал он большими рабочими ботинками прямо к карте, схватил со стола указку и, бодро уперев ее в Канаду, тут же начал докладывать:

— Гренландия — это очень большой участок суши. Такой большой участок суши встречается очень редко. Там, в Гренландии, очень холодно, еще там живут медведи, жирафы, козы… эти… степные и моржи…

— Ты ссто? — прервал его учитель. — Осслеп, ссто ли? Это разве Гренландия?

Альтафи поплыл указкой по бескрайним просторам Атлантики, засопел и вдруг… нашел Гренландию.

— Во! — сказал он. — Я ж говорю!

— Рассказы́ тогда о полезных ископаемых Гренландии, — протянул географ рассеянно, поигрывая рукой в левом кармане.

Ну, для Альтафи это — раз плюнуть.

— В Гренландии копают очень много ископаемых. Эти ископаемые очень полезные и очень богатые. Поэтому Гренландия имеет очень большое значение. Ископаемые там копают и под землей, и также прямо наверху…

Географ сомлел, но не поддался; зевнув, он таки осилил набегающий сон и сказал:

— Ты, Халимов, по суссеству давай. Поконкретнее!

Альтафи, чтоб — не дай бог — не потерять чудом отысканную Гренландию, очень старательно упирался в нее указкой и поэтому согласился подойти к вопросу конкретно.

— В Гренландии из полезных ископаемых копают следующие ископаемые: железо, уголь, сталь, чугун, медь, серебро, золото, латунь, торф, жесть…

— Ессе, — сказал географ и схватился за щеку. Кажется, у него болел зуб.

— Еще… еще… золото, латунь, торф, жесть… Еще… Еще в Гренландии выращивают душистый табачок…

Только он это проговорил, как рука географа вместе с захватанным кисетом мигом выдернулась из кармана. Мы захохотали. Географ, понятно, опешил, но потом бросил кисет обратно в карман и наклонился к журналу. Лицо у него было сумрачное.

— Садись, Халимов, — сказал он плаксивым голосом. — Шуточки у тебя какие-то неинтересные. На́ тебе за это душистую двоечку…

Новость о пропавшем Гизатуллине после урока географии малость потускнела. О нем почти забыли. Весь класс потешался теперь над ловким Альтафи: вот, шельмец, умудрился вырастить душистый табачок в самой Гренландии!

ЗА ДУНАЕМ ПЛАЧЕТ ЯРОСЛАВНА…

Стоит на дворе трескучий декабрьский мороз. Дуют с холодной ночной стороны свирепые неустанные ветры. От морозного воздуха, от тяжкого времени, от жестокого ветра леденеют в общежитие ученические застывшие души… На дорогах кругом ледышки, кочки острые; лаптей на такие дороги не напастись. А в длинном коридоре педучилища — теплынь. Утром, до начала занятий, собираемся кучкой у среднего окна, обсуждаем новости, которых немало набралось на белом свете. Война к новому году непременно должна закончиться. Когда войны не будет, то нас переведут отсюда, с лесной опушки, в Ташлыта́у. Мать Зарифуллина на трудодни получила пуд и еще полпуда гороху.

Однажды, в такой вот морозный день, в училище отменили занятия. Было объявлено, что у преподавателя русского языка умерла жена. Скончалась она еще в субботу вечером; мы же узнали об этом только в понедельник, когда вернулись на учебу из родных деревень.

…Нина Яковлевна была женщина пожилая и маленького роста. По утрам она прибегала в педучилище с целой кипой наших тетрадок, сидела потом с ними в учительской — нахохлившись, пряча нос в желто-бурый, уже утерявший лисью пышность воротник драпового пальто. С мужем всегда была на «вы». Как и он с нею, впрочем. Больше всех такому обращению супругов поражался, конечно, Альтафи. Ни разу мы не слышали, чтоб она, подойдя к мужу, заговорила с ним о каких-нибудь житейских заботах. Казалось даже, будто беседует она не с мужем, а, к примеру, с завгороно.

— Халил Фатхиевич, не разрешите ли вы мне задержать учащихся второго курса после занятий буквально на десять минут? Я вас очень прошу, Халил Фатхиевич…

— Можно к вам обратиться, Халил Фатхиевич?

Так они разговаривали в училище.

…Впервые в жизни мы участвуем в похоронах. У лесничества нашего нет своего кладбища: обычно русских выносят к соседней деревне — там есть погост. Покачиваясь, плывет против холодного ветра темный гроб. Его несут на плечах учителя; один из них — муж Нины Яковлевны, Халил-абый[14]. Он все в тех же блестящих ботинках, только сверху надел еще калоши, в пальто с меховым воротником, в серой кепке — с наушниками и с пуговкой…

Когда возвращались с кладбища, он так же молчал, так же глядел в землю. То ли у них совсем не было детей, то ли разъехались все — но старик остался один. В общежитии уже, в относительном тепле, между ребятами разгорелся спор. Кто-то сел было за уроки, но Зарифуллин твердо держался мысли, что ни завтра, ни послезавтра урока русского языка не будет. На дом как раз давали выучить «Плач Ярославны», трудный отрывок из «Слова о полку Игореве». Какие уж тут проверки, до проверок ли сейчас человеку, сами подумайте!