Мы — дети сорок первого года - [10]

Шрифт
Интервал

— Нох айн маль!!

В классе вдруг — две дюжины истуканчиков. Застыли. В соседней комнате учитель пения нажимает одинокую клавишу пианино, выбивает отчего-то который раз одну и ту же ноту. В застоявшуюся тишину класса капает из-за стены: «маль, маль, маль…» Выше крыши, как говорится, не прыгнешь. Ладно. Нох айн маль так нох айн маль, гори она ясным пламенем…

Растекающимся, совсем уж по-девчоночьи жидким голосом Гизатуллин опять вляпался в ту фразу. Потянул.

— Колаямбу… янбу… янбу… Колаямбу арбайтэтэ ауф айнер…

Эх, понесся!

— Ауф айнер плантаге ин Африка.

…Голос Желтой рубахи был как гром среди ясного неба. Он был как из трубы, он был трубяной, то есть это… трубный! И костлявый палец чуть не вонзился Гизатуллину прямо в лоб, повыше бровей — туда, где родилось злополучное «плантаге». Это было дело.

— Плантаге или плантэжэ?!

Вот так спросил. Страстно спросил. Даже несгибаемый Альтафи всполошился; он, известно, чудак — во все приметы верит: сейчас же сплюнул через плечо и крепко потер себя под мышками.

Гизатуллин, конечно, под таким громом остолбенел. Застыл он от такой трубы. И рот позабыл захлопнуть; а когда захлопнул, оказалось — язык забыл прибрать; но вскрикнуть Гизатуллин уже не посмел, вякнул только. Потихоньку вякнул, под нос себе… И белый стал. Но тут Желтая рубаха очень себя проявил, что он вообще-то человек добрый, если, конечно, копнуть; подождал, например, пока Гизатуллин из белого стал бурым, то есть не совсем, но местами. В бурых, скажем, яблоках. Потому что когда человек делается совсем белый, с ним разговаривать трудно. Его держать надо, чтобы он не упал. Он это может, когда белый. А вот когда он уже бурый, значит, все в порядке.

— Пэвтэряй за мной! — сказал трубный голос Гизатуллину.

Гизатуллин, хоть и был в бурых яблоках, но что к чему, не понял.

А голос теперь был немножно другой. Он не трубил, он щелкал. Щелк-щелк. В кабинете физики есть такая машина; говорят, она электрический ток делает. У машины этой есть большое белое колесо, и если его покрутить, то металлические щетки (они там, на этой машине, тоже есть) делают щелк-щелк. И пахнет чем-то, легким таким, безвкусным. Говорят, это называется озон. Когда учитель по немецкому вертит своим пальцем и шевелится под желтой рубахой, кажется, он тоже ток делает. Может, правда? Щелк-щелк… И пахнет вроде; озон этот… а?

— Пэвтэряй за мной: я ленивый, невнимательный шэлопай. Ну!

Пропала бедная головушка… Щелк-щелк… Гизатуллин ничего не соображает, на кролика стал похож, который под гипнозом сам к удаву в пасть лезет.

— Я ленивый невнимательный шалопай.

— Я сегодня не гэтов к уроку — значит, я сегодня пэмог врэгам.

— Я сегодня не готов к уроку, значится, я сегодня потом… погог… помог врагом… врагам…

Жить Гизатуллину осталось, кажется, от силы минуты две. Вот-вот рухнет Гизатуллин, сраженный наповал. Хватит уж, не надо больше, пропадет ведь малай…

— Пэвтэряй: сегодня я поэлучил двойку.

— Я сегодня получил двойку…

— Значит, я сегодня вылил ковш вэды на мельницу прэклятого Гитлера.

— Значится я сегодня вылил мельницу воды на ковш проклятого Гитлера… ковш воды… на мельницу…

Ну, крепкий, оказывается, мужичок этот Гизатуллин. Так и повторяет все за учителем, не ломается!

— Далее; я эбещаю, что впредь буду приходить на уроки пэдготовленным. Своей успешной учебой я буду приближать экэнчательную и беспэвэротную пэбеду на фэшизмом…

Тут Гизатуллин сдался. Голосок у него осекся, расслоился мелко, и потекло у Гизатуллина из носу. Не сумел он выговорить об окончательной и бесповоротной победе: согнулся вдруг пополам и упал на парту. Куда-то даже вниз.

Желтая рубаха больше обличать нас не захотел. Через некоторое время он заговорил новым, третьим за час голосом — мягким и, скорее всего, очень добрым.

— Человека, плывущего в открытом море, в определенный момент охватывает сильное сомнение. «А если я утону, если не доплыву?» — пугается человек. Но пересилив свой страх, он обретает новые силы, и ему становится даже легче. Вы сейчас охвачены этим самым сомнением. Но мы успешно минуем эту критическую точку. Да-да, мы минуем ее, ибо мы достаточно сильны, чтоб сделать это! — Опять, кажется, озоном запахло. — Партия и правительство ждут от нас многого. Ждут новых учительских кадров! Студенты институтов сегодня бьются с оружием в руках против коричневой чумы фашизма. Многие из вас, несомненно, будут учителями в школах-семилетках. Партия и правительство на сегодняшний день поручили мне воспитывать вас, будущих учителей, хотя я тоже просился на фронт. И я должен свято выполнить свой долг перед страной! Добиться от вас отличной учебы, дать вам необходимые знания — вот моя первостепенная задача. И я уверен, что вместе с вами добьюсь ее выполнения!

Щелк-щелк; длинный палец убедительно ринулся вперед — кажется, он… искрил.

— Добьюсь! И это вне всякого сомнения.

Этот добьется. Он всегда чего-нибудь добивается. Такие порядки завел на уроке, ого! В жизни мы таких не видали. Если не подготовился, должен сказать об этом заранее, во время опроса присутствующих. Что же это выходит: сам себе могилу копай? Раньше, бывало, один пострадает, так ведь зато другие спасутся. А сейчас? На такие порядки никакого терпения не хватит.


Рекомендуем почитать
Комната из листьев

Что если бы Элизабет Макартур, жена печально известного Джона Макартура, «отца» шерстяного овцеводства, написала откровенные и тайные мемуары? А что, если бы романистка Кейт Гренвилл чудесным образом нашла и опубликовала их? С этого начинается роман, балансирующий на грани реальности и выдумки. Брак с безжалостным тираном, стремление к недоступной для женщины власти в обществе. Элизабет Макартур управляет своей жизнью с рвением и страстью, с помощью хитрости и остроумия. Это роман, действие которого происходит в прошлом, но он в равной степени и о настоящем, о том, где секреты и ложь могут формировать реальность.


Признание Лусиу

Впервые издаётся на русском языке одна из самых важных работ в творческом наследии знаменитого португальского поэта и писателя Мариу де Са-Карнейру (1890–1916) – его единственный роман «Признание Лусиу» (1914). Изысканная дружба двух декадентствующих литераторов, сохраняя всю свою сложную ментальность, удивительным образом эволюционирует в загадочный любовный треугольник. Усложнённая внутренняя композиция произведения, причудливый язык и стиль письма, преступление на почве страсти, «саморасследование» и необычное признание создают оригинальное повествование «топовой» литературы эпохи Модернизма.


Прежде чем увянут листья

Роман современного писателя из ГДР посвящен нелегкому ратному труду пограничников Национальной народной армии, в рядах которой молодые воины не только овладевают комплексом военных знаний, но и крепнут духовно, становясь настоящими патриотами первого в мире социалистического немецкого государства. Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Скопус. Антология поэзии и прозы

Антология произведений (проза и поэзия) писателей-репатриантов из СССР.


Огнем опаленные

Повесть о мужестве советских разведчиков, работавших в годы войны в тылу врага. Книга в основе своей документальна. В центре повести судьба Виктора Лесина, рабочего, ушедшего от станка на фронт и попавшего в разведшколу. «Огнем опаленные» — это рассказ о подвиге, о преданности Родине, о нравственном облике советского человека.


Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье (сборник)

«Алиса в Стране чудес» – признанный и бесспорный шедевр мировой литературы. Вечная классика для детей и взрослых, принадлежащая перу английского писателя, поэта и математика Льюиса Кэрролла. В книгу вошли два его произведения: «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».