Музыкант и модель - [38]

Въедливый туман добрался до самых укромных уголков ее тела. Вся ее одежда, вплоть до маленьких кружевных трусиков, была влажной. Сняв жакет и платье, Люсия спешно завернулась в полосатую ткань и только потом, придерживая одной рукой свое рубище, избавилась от одежды полностью. Платье и жакет она разложила сушиться на выступы камней у разведенного огня, остановилась в нерешительности – повесить ли трусики, – но не осмелилась и спрятала их в карман жакета. Ее знобило, хотелось сесть поближе к уже начинавшему потрескивать костру, но то, что она почти раздета и завернута во что-то некрасивое, останавливало. Дэвид, справившись с поленьями, расстегнул рубашку и небрежно бросил ее рядом с платьем Люсии. Она задержала взгляд на сушившейся одежде: интересно, они так далеки друг от друга, как разные миры, а их вещи уже совсем сроднились, лежа рядом. Затем она решилась посмотреть на Маковски: он хорошо сложен, годы не мешали ему оставаться подтянутым и спортивным. Пламя причудливо плясало, отражаясь в его глазах. Они были такими светящимися, что, казалось, огонь – лишь отражение их зеленого, двоящегося блеска.

– Вы, наверное, сердитесь на меня. Обещал границу с Богом, а затащил в ад кромешный. Поверьте, я не мог предвидеть, что все произойдет именно так. Надо признаться, нам еще очень повезло, что на нашем пути возник этот сарай.

– Я думаю, что если так случилось, значит, так было надо.

– Кому?

– Не знаю.

– А вам?

– Вы хотите исповедовать меня?

– Не имею таких наклонностей. Садитесь ближе к огню. – Он посмотрел на нее и ласково добавил: – Вы дрожите.

Такой интонации она не ожидала. Дождь и ветер смешно взлохматили его волосы. Они стояли на макушке немного торчком, зато от влаги седина не была заметна. Каменная хижина оказалась весьма добротно сложенной, дождя и ветра не чувствовалось, лишь в дальнем углу капали редкие капли. От одежды шел пар. Пахло дымом, сыростью, побелкой.

Он что-то говорил, она смеялась его шуткам, не забывая придерживать на груди полосатую ткань. Платье уже подсохло, на нем стали видны грязные пятна. Люсия представила, как она войдет в отель в таком виде, и ей стало безумно весело. Пожалуй, если Тони окажется дома, она не сможет оправдываться из-за смеха. Дождь ровно шумел по каменным стенам, не в силах пробраться внутрь и разузнать, что за странники прячутся от его глаз за прочными белыми стенами. Стоять в полный рост в сарае было невозможно. Дэвид передвигался на коленях, а Люсия и вовсе не решалась встать, чтобы не показаться неуклюжей.

Вокруг них образовался какой-то новый уединенный мир, в котором она теперь, избавившись от холода и смирившись с тем, что прогулка затягивается, готова провести целую вечность. Если бы можно было никуда не возвращаться, отрезать от их каменного материка все, что находится ниже и противится идиллическому счастью двух разделенных возрастом, положением, образом жизни людей, соединившихся на неведомой, никому не принадлежащей территории, чтобы слушать друг друга, смотреть друг другу в глаза, поддерживать огонь и думать только о насущных вещах: чтобы одежда высохла, чтобы дров хватило… Умелый рассказчик, Маковски практически заколдовал ее легендами, сказаниями об истории Израиля. Холод остался там, за стенами, и, казалось, подслушивал звучную образную речь Дэвида. Люсия была покорена его обаянием.

Рассказывая, Дэвид нашел в дальнем углу их убежища свернутый большой кусок брезента и расстелил его возле огня, чтобы Люсия могла сесть свободнее. Девушка с удовольствием легла на бок, вытянула ноги и оперлась головой на руку. Ей надоело уже сидеть свернувшись, но ее импровизированная туника была так коротка, и длинные, изящные ноги так рьяно свидетельствовали о том, что она никакой не путешественник, а всего лишь изнеженная, городская девица… Ноги пришлось убрать в тень. От Дэвида не ускользало ни одно ее движение. Даже когда он отворачивался, чтобы подбросить дров, казалось, что он спиной чувствует все ее намерения и читает ее мысли без всяких усилий, как букварь.

Толстый узел из углов полосатой подстилки на ее груди ослаб, съехал вниз под собственной тяжестью, обнажив верх груди и глубокую ложбинку. Этого увлеченная слушательница не заметила и даже усугубила ситуацию, потянувшись поправлять волосы.

– Хотите грустную историю? – спросил, пристально глядя ей в лицо, Дэвид.

– Очень грустную?

– Да. Вы знаете, отчего люди умирают? – Он пошевелил угли, и в них, потемневших, снова заблистали огоньки. Подкинув дров, он опять посмотрел в ее глаза.

– Потому, может, что жить вечно – скучно. Почему вы спрашиваете об этом?

– Вам хорошо здесь, в уединении?

– Да, я с удовольствием покинула и пространство, и время. Вернее, покинула без особенного удовольствия, но сейчас поняла, как это здорово.

– Вы ответили на мой вопрос.

– Про смерть?

– Знаете легенду о девушке с жадными глазами? У нее были такие большие, красивые глаза, как у вас, но они жили своей самостоятельной жизнью. Все, что видели, они оставляли только себе, не передавая впечатлений юному телу, которое жило только стуком сердца и шорохом крови. Так продолжалось семнадцать лет, пока какое-то слишком уж яркое событие не прорвало завесу, столь тщательно охраняемую глазами. Весь мир своей огромной тяжестью хлынул в сердце девушки…