Музыка жизни - [11]

Живу и, стало быть, плачу́

неисчислимые налоги:

волненьем, горем, в крик кричу,

люблю, боюсь, не сплю в тревоге.

Но все равно не доплатил,

такая вышла незадача.

Хоть бьюсь я на пределе сил,

а в кассе вечно недостача.

Неравноправен наш контракт,

условия его кабальны,

его не выполнить никак

и жалко, что финал печальный.

И сокрушаться ни к чему…

Иным, что выйдут на арену,

вот так же жить в чужом дому —

платить, платить, платить аренду.

* * *

На могучей реке, полновластной,

с неустанным теченьем воды,

жили бакены – белый и красный,

охраняя суда от беды.

Корабли шли и ходко, и смело,

хоть порой и коварна река,

так как бакены – красный и белый —

путь указывали издалека.

Ночь спустилась, сгустилась опасность,

берегов не видать у реки,

но два бакена – белый и красный —

зажигают огни-маяки.

Их огни одинаково разны,

и как только пройдет пароход,

подмигнет другу белому красный,

белый красному другу моргнет.

Что с того, что один из них белый,

а другой в красный выкрашен цвет:

половинки единого целого,

в них различия, в сущности, нет.

Оба служат в одном пароходстве,

оба – бакены, оба – равны.

Не ищите, пожалуйста, сходства

с биографией нашей страны.

* * *

Когда-то, в первой половине срока,

как поводырь, я вел свою судьбу,

тащил ее настырно и жестоко,

я был тогда нацелен на борьбу.

Но годы шли, и все переменилось,

теперь кручусь как белка в колесе.

Я не заметил, как это случилось,

что я теперь такой же, как и все.

Но мне не по нутру, что я – ведомый!

Пытаюсь снова захватить штурвал,

чтоб убежать из колеи знакомой.

Да, очевидно, слаб в коленках стал.

Не стану я тащиться на буксире

и доживать послушно, как живу.

Хочу еще покуролесить в мире…

А не смогу, так просто трос порву.

1990

Монолог кинорежиссера

Я в своих героях растворялся,

вроде, жизнь я протопал не одну.

И, хоть сам собою оставался,

был у них заложником в плену.

Вкладывал в героев силы, соки,

странности, характеры, любовь…

Да ведь дети всякий раз жестоки,

с легким сердцем пили мою кровь.

Жизнь мою не длили – сокращали,

с каждым шли упрямые бои.

Мне близки их раны и печали,

словно это горести мои.

Чужаками стали персонажи,

на мои невзгоды им плевать.

Не сказали мне «спасибо» даже

и ушли куда-то кочевать.

Только и созданья мои бренны,

не было иллюзий на их счет.

Вымысел иль созидатель бедный —

кто из них кого переживет?

Персонажи, встретясь у могилы

автора, который их творил,

может, скажут: «Ты прости нас, милый!

Гран мерси за то, что нас родил!»

Но возможна версия иная:

всё живет убогий, дряхлый дед,

а его фантазия смешная

померла тому уж много лет.

* * *

У природы нет плохой погоды

Э. Рязанов

Когда повышенная влажность,

я проклинаю свою жизнь,

я чувствую себя неважно,

меня мытарит ревматизм.

А если в атмосфере сухо,

то у меня упадок духа.

Но вот свирепствуют осадки,

и учащаются припадки.

Живу в кошмарной обстановке,

едва на ниточке держусь:

погода пляшет, как чертовка,

для организма это жуть.

Ведь перепад температуры —

погибель для моей натуры,

поскольку градусов скачки

ввергают в приступы тоски,

а смена резкая давленья

мне ухудшает настроенье.

Когда несутся тучи быстро,

безбожно голова болит

и желчи целая канистра

во мне играет и бурлит.

А если ветер засквозит,

то тут как тут радикулит.

Иль даже воспаленье легких.

Жизнь, прямо скажем, не из легких!

Зима! И снег валит, как каша,

грудь разрывает гулкий кашель,

боль в горле и течет из носа.

А усиление жары

приводит, виноват, к поносу

и усилению хандры.

Приходит атмосферный фронт,

и сразу в сердце дискомфорт.

Но вот прекрасная погода —

так отравленье кислородом.

А если налетит вдруг смерч?

Неужто рифмовать мне «смерть»?

С такой природою ужасной

жить глупо, вредно и опасно.

И от погоды нету жизни!

А может, дело в организме?

* * *

Живем мы на износ,

хоть нас никто не просит.

Не знаю, кто из нас

скорей другого бросит.

Уйдет в последний сон

и больше не вернется…

Кто выиграет: он

иль та, что остается?

Иль станет лучше той,

что первою истает?

Что там за той чертой,

пока никто не знает.

Рулетки кончен бег,

и в проигрыше оба:

и кто исчез навек,

и кто стоит у гроба.

Рабочая лошадь

Рабочая лошадь не пишет стихов,

не пишет, а пашет и возит.

И ей, прямо скажем, не до пустяков

в труде, и еде, и навозе.

Работа, известно, удел дураков,

и лошадь ишачит до дури,

до грыжи, до крови и до синяков,

до соли и пота на шкуре.

Рабочая лошадь – увы! – не поет,

ну, нет музыкального слуха.

Случается, лошадь чудовищно пьет,

в себя заливая сивуху.

Рабочая лошадь идет на метро,

к трамваю бредет еле-еле.

Вчерашнее пойло сжигает нутро,

глаза бы на мир не глядели.

Понурая лошадь кряхтит в поводу,

крикливый возница у всех на виду

ее погоняет вожжами

и лживыми в ласке словами.

Так тащится эта коняга,

она, во всех смыслах, бедняга.

Здоровьем своим лошадиным

за жизнь заплативши сполна,

с доверчивым глазом, наивным,

проходит в оглоблях она.

Стареет, и слепнет, и глохнет,

покуда совсем не издохнет.

Рабочая лошадь не пишет стихов,

здесь нет никакого сомненья.

И ей не до песен, не до пустяков.

А эти стихи – исключенье!

* * *

Почти обшарен шар земной,

хотя не до конца изучен.

Но что мне мир, коль сам собой

я недоволен и измучен.

Не смерил всех своих глубин,

во мне немало белых пятен.

Пускай я дожил до седин,

но не во всем себе понятен.

Стараюсь жить я по уму,