Музыка жизни - [2]

Шрифт
Интервал

Лирика Татьяны Гордиенко – и любовная, и пейзажная, иногда философская и гражданская, – при всей своей раскованной современности и ощутимости хорошего знакомства автора с вершинами мировой культуры, – всё равно остаётся тёплой, женской и какой-то очень своей. «Я знаю: им, конечно, глянутся лучей дрожащие персты», – пишет Татьяна о зелёных ростках. Вот так и людям «глянется» женственность её лирики. «Я купила платье и пару блуз и весь день твердила какой-то вздор», «ждать паруса сияющие Грея», «и аромат моей уютной кухни», «и память штопает прорехи», «Я праздника хочу», «Мне не хватало неба – обернуть мои давно озябшие колени», «и даже чашу радости испить, вдруг отключив рассудок и сознанье». Нам не трудно подставить себя вместо автора и самим погрузиться в мир её лирической героини, где живёт преданная любовь, домашние заботы, взрослеющие дети, вечные проблемы…

Переставить мебель, отдраить пол,
очертить кружок спасительный мелом,
и избавить душу от разных зол,
и воспрянуть безмерно уставшим телом.

В её сборниках неизменно появляется и образ Москвы: её бульвары и скамейки, церкви и голуби на парковых дорожках, фиалки зонтов и подмигивающие глаза фонарей, яркий маскарад окон и шум мимо мчащихся авто: «Прелесть арбатская, сердцу привычная, неба закатный коралл», «Трамваев звон и окрики машин, свидетели отчаянных желаний, признаний и ненужных расставаний», «Постираны полотна площадей, и вымыты парадные порталы. Дождливый серый городской этюд. В душе непреходящее анданте». Но больше – природы, в её приближенности к нам, сопереживании и обнажённости, больше – музыки ветра и ветвей, парусов на горизонте, звона цикад и садового ассорти сливовых и вишенных восьмушек.

Открыла сада нотную тетрадь —
Бекары слив и персиков диезы…

Даже Татьянины стихи о дочери и о любимом, о живописи и музыке, даже её мысли о судьбе России, сильные и трогательные, щемящие строки о близких, уже ушедших в мир иной, – всё-всё наполнено звуками Эоловой арфы ветров-менестрелей и цокотом дождя по асфальту, дышит жимолостью и жасмином, заглядывает в душу муаром сумерек или кружит в листопаде воспоминаний: «Сяду на пахнущий тёсом порог – ждать разноцветное гулкое лето». Эта поэзия – чистая, честная, близкая и ощутимая, и, открывая томики Татьяны Гордиенко, ты уже знаешь,

как радостно слагаются стихи,
как солнечно, как ангельски нетленно,
как чаечно, как солоно, как пенно…
Читатели да будут не глухи!
Светлана Скорик
поэт и литературный критик, редактор сайтов stihi.pro и literator.in.ua, зам. председателя Межрегионального Союза писателей Украины

Зимы и вёсны наперечёт


«Вся пестрота земного шара…»

Вся пестрота земного шара

так незатейливо стройна,

как будто кистью Ренуара

была отмечена она.


Кокетливы поля и реки,

и у деревьев томный взгляд,

едва приподнятые веки,

чуть-чуть приспущенный наряд.


И лёгкой дымки поволока

легла на водяную гладь.

И шелестящая осока.

И нежных лилий цвет и стать.


Почти творения Сислея,

полёт мазков Фантен-Латур.

Картин природных галерея —

явленья красок и фигур.


И, может, не осмыслить сразу,

что в нашей жизни на весах

большая радужная ваза

у человечества в руках.

«С разбегу – в зиму, в мокрые снега…»

С разбегу – в зиму, в мокрые снега.

В остатки листьев, дремлющих на ветках.

Вновь у дорог раскисли берега,

а солнца луч проглядывает редко.


Вновь в эру курток, шапок и шарфов,

в смешенье дня и сумерек кромешных,

в смятенье песен, в оторопь стихов

и уязвимость выводов поспешных.


Я со стекла испарину сотру.

Теплу, увы, уже не задержаться.

И снова лист трепещет на ветру

и каждый раз рискует оторваться.

Наступление зимы

У зимы свои законы,

свой особенный кадастр.

Отгорели быстро клёны

на глазах увядших астр.


Эльфы листьев откружили,

день скатился на минор,

травы головы сложили,

и умолк пернатый хор.


Заготовлены поленья.

Веет стужей над рекой.

Осень сгорбленной дуэньей

вновь уходит на покой.


Всё расписано гризайлью —

и дороги, и душа.

И метель в своих дерзаньях

бесконечно хороша.

«Знаю, зима…»

Знаю, зима,

и не вскрикнет горластый петух,

солнце не выкатит

спелую дыню рассвета.

Серого утра

потёртый овчинный кожух.

Сонный трамвай —

как осколок цветастого лета.

«Зима явилась на пороге…»

Зима явилась на пороге:

снегами подпоясан стан.

И взгляд её – холодный, строгий

блестит, как острый ятаган.

Желание жить

Холодно. Снег. Непроглядная стынь.

А на изогнутой мёрзнущей ветке —

сливы, как яркие платья кокетки,

лета прошедшего спелая синь.


Жертва, безумие или же рок?

Логика меркнет, тускнеет витийство.

Выцвели, вызрели вроде бы в срок

и – откровенное самоубийство?


Или желание редкое жить,

даже замёрзнув на сгорбленном древе?

Только бы вместе с листвою не сгнить

и не исчезнуть в прожорливом чреве!


В этом – стремление их естества.

Что им суровость снегов оголтелых!

Это не фарс и не суть озорства,

а безрассудная праведность смелых.

«Утро дарит пушистым снегом…»

Утро дарит пушистым снегом —

снова сыплет январь благодать.

А до рощи безлисто-пегой

по тропинке рукой подать.


Снегирей и синиц обитель

поменяет теперь наряд:

ей к лицу белоснежный китель

и рябин краснощёких ряд.


Продиктован природе свыше

этот яркий изящный стиль.

Вновь танцует метель по крыше

свою пламенную кадриль.