Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде - [9]

Мисс Тигпен — концертная певица, поступила в труппу четыре года назад. Это маленькая, пухленькая, обильно пудрящаяся женщина. Она ходит на высоченных каблуках, носит громадные шляпы и выливает на себя тонны “Джой” (“самые дорогие духи на свете”).

— Ну, класс, кошечка, — сказал Джексон, любуясь тем, как его невеста устраивается поудобнее. — Выигрышный номер — семь семь три, главное — спокойствие. Убль-ди-ду-у!

Мисс Тигпен пропустила эти комплименты мимо ушей.

— Эрл, — спросила она, — ведь правда, это было в Сан-Паулу?

— Что “это”?

— Где мы обручились.

— У-гу. Сан-Паулу, Бразилия.

Мисс Тигпен облегченно вздохнула.

— Так и сказала мистеру Лайону. Он спрашивал. Это такой, который пишет в газету. Ты с ним знаком?

— У-гу, — сказал Джексон. — Покорешили чуток.

— Вы, может, слышали? — обратилась ко мне мисс Тигпен. — Насчет нас. Что мы в Москве повенчаемся. Это все Эрл придумал. Сама-то я даже не знала, что мы помолвлены. Пятьдесят шесть фунтов спустила — и знать не знала, что мы помолвлены, пока Эрл не придумал повенчаться в Москве.

— Шум на весь мир. — Джексон прищелкивал сверкающими от перстней пальцами, однако говорил медленно и серьезно, явно высказывая заветную мысль. — Первые американские черные в истории женятся в Москве. На всех первых страницах. По телику. — Он повернулся к мисс Тигпен. — И нечего трепать языком. Главное, чтобы магнитные вибрации были правильные. Это тебе не шутка: чтобы вибрации подходили.

— Вы бы видели жениховский костюм Эрла, — сказала мисс Тигпен. — Сшил на заказ в Мюнхене.

— Обалденный, — сказал Эрл. — Это что-то. Фрак коричневый, с персиковыми атласными отворотами. Штиблеты, само собой, под цвет. Плюс пальто с этим, как его, каракулевым воротником. Но, друг, до великого дня никто даже одним глазком не увидит.

Я спросил о дате великого дня, и Джексон признался, что точного числа пока нет.

— Всем мистер Брин занимается. Разговаривает с русскими. Для них это большое дело.

— Еще бы, — сказала мисс Райан, подбирая с пола апельсиновые корки. — Наконец-то все узнают, что есть на свете такая страна — Россия.

Мисс Тигпен, уже в пеньюаре, улеглась на полку и приготовилась изучать ноты; но что-то ее точило, не давало сосредоточиться.

— Я вот все думаю, это ведь не будет иметь силы. У нас там в некоторых штатах, если пожениться в России, это не имеет силы.

— В каких штатах? — спросил Джексон, явно возобновляя надоевший спор.

Мисс Тигпен подумала и сказала:

— В некоторых.

— В Вашингтоне это имеет силу, — вдалбливал он ей. — А Вашингтон — твой родной город. Ну, так если это имеет силу в твоем родном городе, с чего базар?

— Эрл, — устало сказала мисс Тигпен, — может, сходишь, поиграешь с ребятами в тонк, а?

Тонком называлась игра, популярная среди некоторых слоев труппы: вариант с пятью картами. Джексон пожаловался, что партию составить невозможно.

— Даже пулю расписать негде. Специалисты (играющие) на койках вперемешку с фрайерами (не играющими).

Открылась дверь купе, и бутафор труппы Даки Джеймс, белокурый, мальчишеского вида англичанин, проходя мимо, объявил на своем кокни:

— Если кто хочет выпить, то мы у себя устроили бар. Мартини… Манхэттен… Виски…

— Даки-то! — сказала мисс Тигпен. — Вот кому счастье! Понятно, что он выпивку раздает. Знаете, чего было? За минуту до отъезда приходит телеграмма. Тетка умерла и оставила ему девяносто тысяч фунтов.

Джексон присвистнул.

— Это настоящими деньгами сколько?

— Двести семьдесят тысяч долларов. Или вроде того, — объяснила мисс Тигпен и, увидев, что ее суженый встает и собирается выйти из купе, спросила: — Ты куда, Эрл?

— Да вот, пойду перемолвлюсь с Даки — может, сыграем в тонк.

Вскоре к нам пожаловала Тверп, белоснежный щенок боксерской породы. Она весело вбежала в купе и тут же доказала полное незнакомство с санитарией и гигиеной. Следом появилась ее хозяйка, заведующая костюмерной, молодая женщина из Бруклина по имени Мэрилин Путнэм.

— Тверп, Тверп! — звала она. — Ах, вот ты где, негодяйка такая! Негодяйка, ведь правда?

— Правда, — сказала мисс Райан, ползая по ковру и оттирая пятно газетой. — Нам тут жить все-таки. Только этого не хватало.

— Русские не возражают, — заявила мисс Путнэм. Она взяла щенка на руки и поцеловала в лобик. — Тверп плохо себя вела по всему коридору — да, солнышко мое? — а русские только улыбаются. Понимают, что она еще совсем крошка, не то что некоторые. — Она повернулась уходить и чуть не налетела на девушку, которая стояла за дверью и плакала. — Ой, Делириос, милая, — вскрикнула она, — что случилось? Тебе нехорошо?

Девушка отрицательно покачала головой. Подбородок ее задрожал, и громадные глаза наполнились слезами.

— Делириос, не переживай, детонька, — сказала мисс Тигпен. — Присядь-ка — вот так — и рассказывай, в чем дело.

Девушка села. Это была хористка по имени Долорес Сонк; но, как почти все исполнители, она имела прозвище, в данном случае весьма точное: Делириос — И смех и грех. У нее были рыжие волосы, мелко завитые, как у пуделя, и бледно-золотистое лицо, такое же круглое, как глаза, с тем невинным выражением, какое бывает у хористок. Она глотнула и прорыдала: