Мужская сила - [23]

— Будь человеком, — крикнул он вслед Сэму сиплым голосом. — Опохмелиться надо позарез.

Сэм остановился, Сэм рассмеялся.

— Ну, раз ты не на кофе просишь, вот тебе четвертак, — сказал он и засмеялся, засмеялся и бродяга.

— Ты мужик понимающий, — сказал он.

И Сэм пошел своей дорогой, вполне собой довольный, размышляя о таких материях, как общность между людьми. Тут Сэм дал маху. Ему следовало бы знать: он просто-напросто почувствовал облегчение от того, что все обошлось. Хоть Сэм и считает, что ему жаль попрошаек, на самом деле он их на дух не переносит. Кто знает, чего от них ожидать?

Сейчас Сэм увлечен, и увлечен не на шутку, хотя многие над его увлечением и посмеялись бы. Он проходит курс психоанализа. Что до меня, я над ним не насмехаюсь. Вследствие чего отношения у нас с Сэмом в высшей степени необычные. Я мог бы углубиться в подробности, но пока не время. Лучше понаблюдать, как Сэм просыпается.

Его жена, Элинор, уже час как встала, окно она закрыла, а вот радиатор выключить забыла. В комнате душно. Сэм в забытьи, он не спит и не бодрствует, он стонет, открывает один глаз, зевает, опять стонет, лежит скрючившись, сдавленный и спеленутый пижамой, слишком большой для него. Ох и трудно же ему встать! Накануне вечером он был на одном сборище, и этим воскресным утром у него похмелье. По утрам у него неизменно дурное настроение, и сегодня — не исключение. Он не в духе, но ничего нового в этом нет, это всегдашнее его состояние.

За окном идет снег. В конце концов Сэм доволакивается до окна, открывает его — впускает воздух. Кислород зимнего утра прочищает мозги, и он с высоты шестого этажа своего многоквартирного дома в Квинсе обозревает просторный четырехугольник двора, мрачно таращится на мокрый снег пальца в три толщиной, устлавший унылый насаженный парк, отделяющий его дом от точно такого же метрах в шестидесяти. Тропки там, где снег стаял, почернели, на детской площадке нет никого, кроме сердитого малыша, упакованного в шарф, пальто, галоши, — он играет сам с собой среди пустых скамеек. Медленно падает снег, мокрый снег, наверное, вскоре он обернется дождем. Малыш на детской площадке в последний раз в сердцах толкает качели и, понурившись, плетется прочь, его галоши напечатлевают в снегу следы, подобные следам какого-то зверька. За спиной Сэма четырехкомнатная квартира, которую он знает на ощупь не хуже слепца, погружена в тишину, слышно только, как Элинор готовит завтрак.

Ну и что такого, думает Сэм, во время психоанализа, как говорит доктор Сергиус, депрессивное состояние по утрам неизбежно, это одна из стадий.

Сэм нередко формулирует свои мысли так. Но виноват в этом не он один. Большинство его знакомых и думают, и говорят так, а характер у Сэма не из сильных. Он обречен выражаться так, как принято в его кругу. Мне довелось слышать, как он кротко, только что не оправдываясь, объяснял: «Мои отношения с дочерьми много теряют оттого, что я еще не прошел все мои женские идентификации». И для Сэма в этой фразе есть смысл, пусть для вас его и нет, — вот что печальнее всего. Размышления, откровения и воспоминания со всеми их ассоциациями оставляют в нем свой след. Для него они значат так же много, как строчки любимых стихов.

Хоть Элинор и не проходит психоанализа, выражается она точно так же. Я слышал, как она обронила в гостях: «Знаете, Сэм не только считает, что я его мать, он еще винит меня в том, что появился на свет». Подобно большинству женщин, Элинор — и ничего тут не поделаешь — перенимает мужнину манеру говорить.

А вот что забавляет меня, так это привычка Сэма наводить критику на то, как говорят его знакомые. На сборище вчера вечером Сэм завязал разговор с одним голливудским сценаристом, молодым человеком кипучей энергии и энтузиазма. Тот говорил примерно так: «Вот ведь какая штука, старик, напихать в сценарий шуток-прибауток — мне раз плюнуть. А выжать слезу — чего не могу, того не могу. Жена говорит, что выжмет из меня слезу, ой как выжмет. Загвоздка в том, что я всегда жил как положено, на рожон не пер. То есть и у меня, конечное дело, не все шло гладко, но до соплей-воплей дело не доходило. Вот почему я не умею писать про сопли-вопли».

По дороге домой Сэм сказал Элинор:

— Черт знает что. Ну как может писатель так не уважать язык.

В ответ Элинор спародировала гневный выпад Сэма:

— Послушай, я это, как его, творец. А культуру пусть сохраняют авторы комиксов.

В общем и целом Элинор кажется мне привлекательной. За десять лет брака она пополнела, длинные темные волосы коротко остригла — носит модную прическу на мужской манер. Но не будем придираться. Она и по сю пору не утратила самого привлекательного своего свойства — здорового жизнелюбия, оно светится в ее темных глазах, сияет в улыбке. Зубы у нее прекрасные. Она не стесняется своего тела, оно ей нравится. Сэм часто говорит себе, что ему не следовало бы забывать, как она ему нужна. В процессе психоанализа ему открылось: от ухода его удерживает не только ответственность за детей. Даже если бы у них не было детей, он, скорее всего, остался бы с Элинор.

К сожалению, все не так-то просто. Элинор вечно — прибегая к их фразеологии — соперничает с ним. Когда я сержусь на Элинор, а такое случается, мне претит ее несправедливость. Язык у нее острый как бритва, и Сэм далеко не часто находит у Элинор безоговорочную поддержку, а она ему нужна больше всего: он строго судит себя и ее поддержка служила бы противовесом. Подобно тем — а их немало, — кто поднимает этот вопрос на теоретическую высоту, Элинор говорит, что не хотела бы быть женщиной. Сэм разочаровался в жизни, но и Элинор, она тоже разочаровалась. Элинор думает, что Сэм помешал ей развить свои задатки и реализовать таланты. Сэм, в свою очередь, думает, что ему помешала Элинор. Я считаю ее несправедливой оттого, что в отличие от Сэма она не готова признать свою вину.