Класс снова молчал. Но теперь молчала и учительница. Директор всё так же стоял у двери.
Наконец он отворил дверь и вышел. Самылова выскочила за ним.
Я думал, тишина лопнет и пацаны заорут, но ничего подобного не произошло. Будто шла контрольная и каждый решал задачку. Вроде и не самая трудная оказалась она, да вот убила же зелёного Корягу. За что?
Первым зашевелился Герка Рыбкин.
— Ну, ты даеёшь! — прошептал он.
А чего я даю? Может, я не так сказал? Да нет, слово в слово, как просил не кто-нибудь, хирургический академик.
Я стал медленно оборачиваться к классу. Кто сидел отвернувшись к окну, кто смотрел в парту. Наконец, я встретился с глазами Рыжего Пса и явственно разглядел в них страх.
Он опять смотрел сквозь меня, этот Женюра Щепкин, только теперь это не был психологический приём, рассчитанный на уничтожение. Мой ангел-гонитель снова видел что-то за мной, только теперь он, как напуганный щенок, страшился этого…
На похороны Зоя Петровна определила делегацию во главе с собой, строго-настрого наказав остальным туда не соваться — было, видать, у школы, как официального заведения, неудобство организованно провожать в последний путь своего беспутного ученика. Но мы прознали, что прощание с Корягой будет во второй половине дня, а значит, после уроков, и гроб привезут к дому, где жил покойный.
Никто не сговаривался, просто после уроков все оделись и пошли вслед за Щепкиным. Делегация, назначенная классной, тоже не стала её дожидаться, так что мы явились к дому Коряги задолго до учительницы и встали толпой сбоку от крыльца маленького, кособокого домишки. Не понимая момента, на нас брехали две маленькие тощие дворняжки, и никакие уговоры на них не действовали, пока Рыжий Пёс не поднял с земли кусок угля и не попал в одну из них. Собачонка привередливо завизжала, и обе они замолкли, поняв, видать, что Дело нешутейное.
На крыльцо выходили по очереди две или три женщины неопределённого возраста, оглядывали нас и исчезали обратно.
Осень навалилась на город низкими лохматыми тучами, летевшими к югу, было слякотно, но не очень холодно, и время от времени нас окроплял мелкий и противный дождь.
Затарахтела обшарпанная, заляпанная грязью полуторка, медленно развернулась на улице и подобралась к крыльцу кузовом. Из кабины вышел шофёр и начал бренчать железными зацепками, которые держат борта. Они с дребезгом ударились о колёса и перед нами предстал гробик, обитый голубым.
Я вздрогнул: на крыльце кто-то закричал. Это была худая, морщинистая и, мне показалось, пьяная женщина в чёрном платке. Под руки её поддерживали те, что выходили посмотреть на нас, такие же чёрные и старые тётки, а женщина, которая кричала, к гробу не двигалась, всё кричала, а с места не сходила.
Шофёр, кряхтя, влез в кузов, снял крышку и откинул белый полог, которым был укрыт покойник.
Коряга мирно лежал среди реденьких искусственных цветочков неправдиво ярких расцветок, бесстрастное лицо его как-то оттянулось, и выглядел он совсем маленьким мальчиком, может быть, даже четвероклассником.
Чёрная тётка всё так же, на одной ноте, крича, сбежала с крыльца и стала бросаться на кузов, норовя, видно, подобраться ближе к гробу. Женщины, державшие её, переглянулись, перебросились какими-то словами, чего-то сказали шофёру, из избушки вынесли стулья и гроб с Корягой перенесли на эти стулья.
Тут тётка припала к пацану, обняла его, и это продолжалось довольно долго. Во дворе появилась запыхавшаяся Зоя Петровна лицо её было покрыто красными пятнами, а голова повязана коричневым платком. Без всяких объяснений было видно, что она презирает весь наш класс за неисполнение решения, а особенно делегацию, которая, не дождавшись её, уже толчётся здесь. В руке у классной был газетный кулёк. Она развернула его, обнаружив хилый букетик последних осенних астр, и, осторожно приблизившись, сунула его в гроб, к Корягиным ногам.
Мальчишкам, как и мне, стал уже надоедать этот вой на одной ноте, когда сперва женщины, а потом в подмогу им и шофёр, принялись отрывать от Коряги его мать. Она не давалась, а её мягко, но дергали, и голова покойника стала поворачиваться набок. Мы замерли.
Наконец женщину отцепили от трупа, закрыли его лицо снова простыней и перенесли на машину. Кузов закрыли.
Тут женщина повернулась к нашему классу. Жидкие её волосы неопределённого цвета выбились из-под платка, она вглядывалась в наши лица каким-то жадным взглядом, потом проговорила:
— Малы ещё. — Потом прибавила: — Ну, помяните, кто хочет, а то ведь сейчас домой побежите.
Из домика вынесли два или три подноса с гранёными большими стаканами — в каждом из них была какая-то ярко-красная жидкость.
Такой выпивки я никогда не видывал и вопросительно поглядел на Рыбку. Он определил сразу, тоже мне, спец:
Свекольная брага, вполне приятное пойло.
Некоторые из нашей братии засмущались, стали отходить за спины взрослых, зашлёпала по грязи ботиками наша Самылова, сказав громко:
— Что вы, разве можно!
С ней никто не заспорил, никто не возразил, только Рыжий Пёс смело шагнул к подносу, взял стакан и стал пить.
Жутко, отчаянно он пил. Кадычок ходил под синеватой кожей, глаза закрылись, и делал он большие, громкие глотки, как мужик. Допил до дна и только тогда открыл глаза. Громко рыгнул.
