Мужество любви - [218]

Она остановилась. Посмотрела в мою сторону.

«Конечно, Берггольц!»

Мы направились друг к другу.

— Когда ты приехала? Глазу не кажешь!

— Сегодня утром. Вот достала билет на мой любимый балет «Жизель».

— Рад тебя лицезреть, Оля-Олюшка!.. Что нового?

— Ты знаешь, стихотворение о пятилетнем мальчике с оторванными руками я опубликовала еще в сорок пятом году, но до сих пор, ты не поверишь, читатели заваливают меня письмами: как зовут мальчика-героя, жив ли он, где сейчас?

— Так это же стихотворение… Ты как его назвала?

— «Пусть голосуют дети».

— Оно не может не волновать! От него замирает сердце!.. «Проклятье тем, кто там, за океаном, за бомбовозом строит бомбовоз, и ждет невыплаканных детских слез, и детям мира вновь готовит раны…»

— Помнишь?!

Ольга вплотную приблизилась ко мне и вдруг стала читать:

…И я хочу, чтоб, не простив обиды,

везде, где люди защищают мир,

являлись маленькие инвалиды,

как равные с храбрейшими людьми.

Пусть ветеран, которому от роду

двенадцать лет,

                        когда замрут вокруг,

за прочный мир,

                        за счастие народов

подымет ввысь

                        обрубки детских рук…

V

— У тебя не кабинет, а больничный бокс! — сказал я, оглядывая четырехметровую комнатку в квартире Пенкина, где с грехом пополам умещались небольшой с одной тумбой письменный стол, шкаф, два стула. — Повернуться негде!

— Ничего! Тесней дружба будет, — посмеивался Миша. — Лишь бы пошло-поехало, времени-то совсем мало.

После майских праздников худрук Малого театра Зубов дважды звонил Пенкину, настоятельно просил «утрясти» пьесу об обороне Царицына, о постановке которой он не переставал думать.

— Намерен самым официальным порядком переслать вашу пьесу на прочтение Иосифом Виссарионовичем. Уже в ноябре «Крепость» должна быть в театре, в Комитете по делам искусств и зачитана мною на коллективе, — торопил Константин Александрович. — Советую подумать над новым названием, чтобы в нем виделся обобщенный портрет героев Царицына. Анисимов в принципе дал благословение. Дело за вами!

Мы усердно принялись за доработку пьесы, отшлифовывали диалоги, назвали пьесу «Солдаты революции». Однако нам казалось, что еще не все сделано, что отдельные черты в характере Сталина надо раскрыть через восприятия их другими героями, а образу Владимира Ильича придать более яркий рисунок, дополнить сцены с ним социально-философскими раздумьями, уточнить речевой язык Ленина. Повседневная занятость Миши в ЦК, а меня в Союзе писателей позволяла сходиться лишь но воскресеньям, запираться в «боксе» с утра до позднего вечера.

— Так далеко не уедем, — решил Миша. — У меня на работе образуется вакуум между семью и десятью вечера. Буду с высокого разрешения выписывать тебе пропуск в ЦК (дело-то у нас партийное!). Там каждый вечер за три-четыре часа напишем больше, чем за один выходной день.

Регулярно по вечерам я приходил в рабочий кабинет Пенкина. Шел по длинным бесшумным коридорам, мимо высоких белых дверей, по цветастым ковровым дорожкам, заглушающим шаги, впитывал в себя строгость царившей деловой обстановки, и это все настраивало по-хорошему. День за днем поднималась, как нам думалось, идейно-эстетическая значимость пьесы, что и подливало масло в наш творческий огонь.

— Ты посмотри, — говорил я жене, — как все удачно складывается: «Дорога к звездам» уже набирается в издательстве «Искусство», нашу пьесу ждут в Малом театре, нам маячит отдельная квартира в Лаврушинском переулке, в кинокомиссии чувствую себя как рыба в воде, все, что задумываю, осуществляется. Словом, горит, горит моя звезда!

— Боюсь твоих восторгов, — заметила Вера. — В жизни всякие могут быть камуфлеты. Вспомни о «Студентах»!

— Теперь все изменилось к лучшему. Мой оптимизм обоснован. Анисимов, по словам Зубова, доброжелательно относится к будущей постановке, в писательской среде я сел в свой корабль дальнего плавания.

Так думалось… И действительно, в правлении Союза писателей господствовал неписаный закон дружеской взаимопомощи, то был коллектив единомышленников, где работающие не расставлялись по ступенькам иерархической лестницы. В частом общении с Николаем Тихоновым, Борисом Горбатовым, Константином Симоновым, Анатолием Софроновым и другими секретарями я черпал уверенность в своей работе, испытывал нравственное удовлетворение. Вновь сомкнулся мой путь с Мишей Котовым: он — заместитель Софронова. Встретился я с работавшими в аппарате авторами знакомой мне статьи о литературной критике в «Культуре и жизни» Евгенией Ковальчик и Григорием Владыкиным. Последующие статьи Ковальчик о чертах современной литературы, о партийности критики и другие работы, наполненные живыми, глубинными суждениями, высоко поднимали ее авторитет среди писателей, наши точки зрения на кинодраматургию совпадали. Мы подружились. А Владыкин, оказывается, к моему приятному удивлению, в бытность свою в Ленинграде (тридцатые годы) был хорошо знаком с Анной Максимовой. Можно было только мечтать о работе в таком товарищеском окружении.

— Как-то, приехав в Москву, Аннушка говорила мне о работе с вами, — сказал Григорий Иванович.