Мужество любви - [16]

Шрифт
Интервал

— Романтики! — заметил я.

— Да, романтики! Варейкису тогда было двадцать четыре, а мне — всего двадцать… Романтиками-революционерами мы остались и по сию пору, и будем ими до конца. До конца будем выполнять клятву, опираться на свой символ веры.

Он замолчал. Я подумал: «Символ веры»? Есть такая молитва…»

— Александр Владимирович! «Символ веры», ты сказал?.. Это в христианской религии…

— Дурень! — оборвал он. — Это — в нашей, в революционной вере, в ленинской, есть твердое убеждение, прямые тому доказательства, что марксизм становится подлинным символом веры для рабочего класса всего мира… Мы верим и веруем: никто не сможет изменить характер нашего строя; ничто, никто и никогда не ослабит силу большевиков, силу народа!..

Швер говорил горячим полушепотом. В каждом его слове было столько глубочайшей веры в партию, что я слушал будто завороженный и думал, думал… Не заметил, как вернулся Калишкин и улегся на тюфяк. Только когда он свирепо захрапел, я очнулся. Зажег спичку, посмотрел на часы: половина второго.

— Давай-ка спать. Впереди — работный день! — сказал Швер.

Он покашливал, вертелся, хрустя соломой, вздыхал. Я лежал недвижимо, повторял про себя клятву моих старших наставников. Теперь, решил я, она будет и моей клятвой.

В оконце заглянул рассвет. Из комнатной тьмы выползла горка с посудой, ножная швейная машина… Швер толкнул меня в плечо:

— Встаем! Буди Калишкина.

Вышли на крылечко. Высоко в небе дрожала заблудившаяся ночная звезда.

— Я так и не уснул. Ты виноват, Александр Владимирович!

— А я, думаешь, спал?

Наш «фордик» был «умыт, побрит и причесан», как любил говорить Калишкин: зелен-зеленехонек!.. На завалинке сидел кузнец. Чадил тютюном. Спросил у меня каким-то сырым голосом:

— Отдохнули маленько?

— Спасибо. Как на перинах!

— Соломка у вас добрая, — заметил Швер.

— Да хошь попа корми… А-а-а-ха! — Кузнец сладко зевнул.

— Вы так и не ложились? — забеспокоился Швер.

— Поспим еще…

— Выходит, стеснили вас?

— Не! Машину стерег. Ноне много шалавых таскается… А вы, еже вдругоряд ревизорами поедете, милости просим до нашей хаты!

— Спасибо, товарищ.

— Оно бы, конечно, хорошо не ревизорами, а помощниками. Вместе деревню снизу подымать!

День звенел во все свои светлые колокольца. «Фордик», точно огромный железный жук, нырял в колдобины, наполненные дождевой водой.

Калишкин злился, фыркал:

— Убить… ф-ф, ф-ф!.. нужно за такую «шашу»! Дорога в ад и то, наверно, лучше вымощена!.. — Он затормозил. — Стоп! Развилка… ф-ф, ф-ф! Вот и гадай, куда: прямо, направо или налево?

В Нижнедевицк приехали в первом часу дня.

Административное переустройство здесь было закончено. Завершены и хлебозаготовки. Все вроде в порядке. А мы с Калишкиным все-таки решили высказать недовольство, очень уж накипело на душе. Пока Швер заседал в райкоме партии, мы зашли к председателю райисполкома. Он сидел в кабинете. Шею укутал теплым шарфом. Наступление повел Калишкин.

— Мы тут с товарищем Швером… Неужели, уважаемый пред, нельзя на развилках поставить дорожные указатели?

— Сделаем, сделаем. Не все сразу…

— Какие же вы беспечные! — вставил я.

Председатель взмахнул рыжими бровями:

— А вы кто такие будете при товарище Швере?

— Ф-ф, ф-ф!.. Спецкорреспонденты! — с ударением на «спец» ответил Калишкин.

Брови возвратились на место.

— Спец?.. Ясно! — смиренно заулыбался пред. — На той неделе расставим знаки… Не угодно ли отобедать в нашей районной столовой, в руководящем зале? — предложил он, размотав шарф.

— Благодарим. Мы сыты, — сказал я.

— Да вы не стесняйтесь! Накормим по первому разряду. Дело, чай, имеем с культурными единицами!

Он вздрогнул от резкого телефонного звонка.

— Слушаю!.. Что-о?.. Надо сделать! — крикнул он в трубку и вновь почему-то замотал шею шарфом. — А ты кулаком стукни! Кулак — тоже руль управления, ха-ха!..

— Ну и «кадрик», — усмехнулся Калишкин, когда мы вышли из райисполкома. — Такие способны только развалить, а не укрепить район… Еще надо проверить… ф-ф, ф-ф!.. не смухлевали ли они с хлебозаготовками?

В Старом Осколе, куда наш «фордик», прыгая и спотыкаясь, приколесил на следующий день, открылась довольно печальная картина. Округ никак не хотел становиться районом. Сперва делили сотрудников, потом — столы, стулья, шкафы, пепельницы. Тянули с пятого на десятое. Автомашины оставили за городским хозяйством, районам — ни одной! Осели в городе и ундервуды. Специалисты, точно кроты, зарылись в свои квартирные норы.

Швер обошел ряд городских учреждений. Работники торчали в кабинетах, подписывали бумажки, висели на телефонах, в селах и не думали появляться. Александр Владимирович устроил на бюро райкома головомойку незадачливым руководителям.

Назавтра Старый Оскол превратился в развороченный муравейник. Уходили в села окружные машины. Ехали телеги с домашним скарбом перемещаемых. В городских учреждениях упаковывали не по праву осевшие там лишние ундервуды.

Из Старого Оскола «фордик» потащил нас в Горшечное. На подъезде к деревне я увидел кладбище.

— Остановись, Петр Герасимович!

Калишкин затормозил.

— В чем дело? — спросил, очнувшись, Швер. (Он на минутку задремал.)

— Тут похоронена Горожанкина…


Еще от автора Борис Александрович Дьяков
Повесть о пережитом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Наиболее полная на сегодняшний день биография знаменитого генерального секретаря Коминтерна, деятеля болгарского и международного коммунистического и рабочего движения, национального лидера послевоенной Болгарии Георгия Димитрова (1882–1949). Для воссоздания жизненного пути героя автор использовал обширный корпус документальных источников, научных исследований и ранее недоступных архивных материалов, в том числе его не публиковавшийся на русском языке дневник (1933–1949). В биографии Димитрова оставили глубокий и драматичный отпечаток крупнейшие события и явления первой половины XX века — войны, революции, массовые народные движения, победа социализма в СССР, борьба с фашизмом, новаторские социальные проекты, раздел мира на сферы влияния.


Дедюхино

В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.


Школа штурмующих небо

Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.