Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека - [69]

— …необходимо учесть и плохую видимость, — продолжал он, — дождь, туман. А также психологический момент. В такую погоду люди менее внимательны, апатия снижает реакцию.

Должно быть, переутомилась, подумал я, бессонные ночи, предсвадебные волнения, может, лишний бокал вина. Но все-таки что ей было делать в Старой Риге? В столь поздний час, когда все учреждения закрыты?

— Она переходила улицу в неположенном месте?

— Во всяком случае, произошло это на проезжей части. Расследование продолжается.

— Спасибо.

Протянул ему на прощанье руку. Он взглянул на меня сначала недоуменно, потом с добродушной, почти детской улыбкой. Я кивнул дежурному и вышел.

Ни о чем не думая, ни на что не рассчитывая, поехал в Старую Ригу. Вышел у Пороховой башни. Мокрый асфальт, пестрящий огнями витрин, фонарей. Сверкающая капель, решетящая лужи. Втянув головы в плечи, сквозь дождь скользили люди, совсем как бутылки на конвейере моечного аппарата. Напротив места происшествия лежали штабеля разобранных металлических лесов. На асфальте виднелись какие-то пятна, но это были следы пролившейся краски. Рядом со мной, нещадно сигналя, затормозила машина. Обычный городской перекресток. Попробуй тут разберись.

Минут через двадцать я снова входил в приемную дежурного ГАИ.

— А, хорошо, что вернулись, — сказал дежурный. — Забыли записать фамилию пострадавшей.

— Ливия Турлав, — сказал я.

— Адрес?

Назвал адрес.

— Ну вот, — сказал лейтенант, — как будто все.

— У меня к вам просьба. Вы не могли бы дать мне адрес того шофера?

По всему было видно, я начинал надоедать дежурному. Все же он снял трубку, нажал нужную кнопку. Это был номер местного коммутатора.

И опять я сел в машину, поехал на ту сторону Даугавы. У моста попал в пробку. На улице Даугавгривас проскочил нужный поворот, пришлось возвращаться. Район Ильгуциема преобразился — не узнать. Наконец нашлась и улица Лилий, короткая, сплошь перерытая, грязная, — между конечной остановкой трамвая и горами желтого песка свежих траншей для канализации. Дом был новый, на лестнице пахло краской. Дверь открыл смуглолицый мужчина, на руках он держал девочку лет трех.

— Вы Петерис Опинцан?

— Да, — сказал он. Сказал так, как будто он ждал меня.

— Пришел… — Я осекся. Объяснить, зачем я пришел, было совсем не просто.

— Понимаю, — сказал он, — она умерла.

Слово «умерла» больно резануло, — точно я увидел какую-то отсеченную часть самого себя.

— Умерла? С чего вы взяли? Час назад она была жива.

Он смотрел на меня не мигая. Девочка вырывалась у него из рук, просилась на пол, но он, казалось, не замечал этого.

— Вы ее муж?

— Да.

— Есть дети?

— Дочь. Взрослая.

Должно быть, впервые сказал об этом, не чувствуя сожалений.

— Питер, чего ты встал как столб, зови человека в дом, — послышался старушечий голос.

Мужчина, как бы опомнившись, отступил от двери. Старуха, скользнув по мне взглядом, ушла на кухню. И девочка, освободившись наконец из отцовских рук, скрылась за стеклянной дверью. Тотчас там заплакал другой ребенок, поменьше.

— Присядьте, — сказал мужчина, второпях снимая со спинки стула какую-то одежду. Пол пестрел детскими игрушками.

Я так и остался стоять посреди комнаты. Мужчина ходил вокруг меня, сначала собирая раскиданные вещи, потом ходил просто так, без видимой причины, должно быть оттого, что не мог успокоиться.

— Семнадцать лет работаю шофером, — заговорил он, — а у меня и первый талон еще не был проколот.

Ребенок за дверью захлебывался в крике.

— Замолчишь ты, пострел этакий! — заругалась женщина.

— И вдруг на тебе! Как обухом по голове. Сам не понимаю, как это случилось. Ну да, лил дождь. Да не такой уж сильный, чтобы совсем не видать. И не темно еще было. Ехал нешибко, впереди перекресток. Вдруг из-за микроавтобуса — женщина! Во все глаза на меня глядит! Ну, думаю, видит, — значит, остановится. А она — прямо под колеса.

— Думаете, поскользнулась?

— Не знаю. Как-то сразу все получилось. Я и ахнуть не успел, уж она снопом валится. Еще вперед руки выбросила. Вот так.

— И смотрела на вас? Видела?

— А может, не видела. Откуда я знаю.

— Тормозить было поздно?

— Шага два оставалось, не больше.

— Да-а.

— Крутанул влево, да куда там.

— Да-а. — Достал сигареты. Взгляд остановился на валявшемся на полу резиновом мишке. Сунул сигареты обратно в карман.

Мужчина спиной ко мне стоял у окна.

— Такое дело, — сказал он, — прямо как обухом по голове. Машина подпрыгнула, ну, думаю, — там, внизу.

Он повернулся ко мне, его широко раскрытые глаза еще больше раскрылись — вот-вот потекут. Одна слеза скатилась, повисла на кончике носа, заискрилась на свету.

— Послушайте, — сказал я, — а вам не кажется… Вы полностью отвергаете возможность, что она… — Я замолчал.

Он воздел кверху руки и позволил им свободно упасть. Звучно шлепнули ладони по бедрам.

— Не знаю, — сказал он, — чего не знаю, того не знаю. Как-то сразу все получилось. Помню, плащ у нее такой симпатичный, с цветочками.

Из Ильгуциема опять поехал в больницу. В лучах фар серебрились ветки деревьев, оперявшиеся первой зеленью. Открылся вид на Кипсалу, на баржи, пароходики в канале Зунда.

Подумал, не заехать ли к Вите, но не мог никак решиться. Сначала надо узнать, как прошла операция. Такая причина показалась достаточно убедительной.