Мужчина на всю жизнь - [19]

Вдруг она выпрямилась. Взглянула на него сверху вниз.

— Да ты не в своем уме, — сказала она.

Небо вдруг потемнело.

— Чего ты, собственно, от меня хочешь?

И все кончилось.

Что он ей ответил, она уже не слышала. Они отвернулись друг от друга. Стало прохладно, они оделись.

— Пойдем все-таки поедим, — сказал он.

В ресторанчике она снова повеселела. После того как у них приняли заказ, она взяла сумочку и пошла в туалет. Их столик был неподалеку от лестницы, которая вела к туалетным комнатам, и Куддель вдруг услышал ее крик. Он бросился по лестнице вниз. Она колотила изнутри кулаками по двери и кричала:

— Отоприте! Отоприте!

Сбежался народ, один из кельнеров помчался за инструментами. Куддель подтянулся на двери, перелез через переборку и спрыгнул вниз. Она видела, как он устремился к ней сверху, но уже не сознавала, что это он. Она кричала.

Он открыл дверь и вытащил ее оттуда. С таким же успехом она могла сделать это сама. Дверь была не заперта.

Один из кельнеров вызвал такси, Куддель расплатился, усадил ее в машину. Она все еще плакала. Плакала всю дорогу, но уже с облегчением. И, плача, гладила его по лицу. Он должен простить ее, он не может сердиться, пусть он пообещает, что простит ее. В тот же вечер она написала ему прощальное письмо.

Будущего почтового инспектора она отшила на следующий день, с Хайнцем же быстро нашла общий язык.

У нее будто гора свалилась с плеч. Она сияла. Было совершенно ясно, чего хотел этот молчаливый парень: ему надоело скитаться по чужим углам, он хотел вырваться оттуда. И так же ясно было, чего хотела она: избавиться от кушетки в гостиной, вырваться из этой стандартной двухкомнатной квартиры. Они были гармоничной парой.

Они были красивой парой. Он выше ее, ровно настолько, насколько надо, мускулистый парень, всегда тщательно и скромно одетый, никакого сравнения с Кудделем — тот вечно потел и время от времени приходилось подбирать ему галстуки.

— Дело ваше, — сказала мать. — По крайней мере наконец-то определенность в отношениях.

У нее были и другие основания быть довольной. Дочку по вечерам пунктуально препровождали домой. Будущий зять вел здоровый образ жизни, не пил, не курил, рано ложился спать. Порой это даже вселяло в нее недоверие и раздражительность. Против него нельзя было ничегошеньки возразить. Дочь, правда, слегка огорчалась из-за столь нетерпимого отношения к алкоголю. Он мог бы спокойно выпить разок что-нибудь. Выйти из своей скорлупы, как говорится.

В конце концов он признался, что занимается боксом у "Гамбургских соколов". К его глубочайшему разочарованию, это не произвело на нее мало-мальски заметного впечатления. Он пригласил ее вместе с подругой Лорой на соревнования.

Поначалу она находила все это разве что забавным. Как двое парней расселись там, наверху, по своим углам, и как их со всех сторон обхаживали. Как лысый пузатый мужчина подозвал их к себе, о чем-то пошептался с ними в центре ринга, как потом оба молодцевато поклонились сидящим в зале (сначала в одну, потом в другую сторону), как затем ударил гонг и они бросились друг на друга, как потрясали затянутыми в перчатки кулаками, а потом — бац! — смазали друг другу по физиономии.

Но уже чуть позже, когда зал взревел и до нее донеслось тяжелое дыхание, топот ног и дробь первых попаданий, желание смеяться исчезло. Лоре пришлось удерживать ее; это же абсурд, это безумие, твердила она. Марион бы тут же выбежала вон, если б не его выступление.

Это был один из лучших его боев. Он показал, на что способен, он был в блестящей спортивной форме. У противника шансов не было никаких, и Хайнц покончил с ним уже в начале второго раунда.

Позже все собрались в "Уголке спортсмена" за стаканами с яблочным соком, парни снова переоделись в выходные костюмы и производили впечатление людей милых и безобидных, а ведь совсем недавно — так по крайней мере казалось ей — избивали друг друга до полусмерти. Страх еще сидел в ней. Все это было нелепо и ужасно по-детски, от этого она его со временем отучит, но что ее по-настоящему испугало — это жестокость, которая вдруг вырвалась на поверхность, особенно у него. Она то и дело невольно косилась на Хайнца.

Что ж, думала она, теперь понятно, почему он не предпринял ни одной серьезной попытки переспать с ней. Видимо, по каким-то туманным для нее соображениям это считалось нездоровым, расслабляющим. Но она отучит его от этого бокса.

А потом была свадьба. А потом они остались наедине.

А вечером появилась эта рука.

Выключив свет и лежа в постели, они еще продолжали начатый разговор, и вот тут-то появилась рука. Рука ощупывала ее. Рука не хотела ничего говорить. Рука хотела что-то выведать. Она не была назойливой, скорее холодной и любопытной.

Она лежала не шевелясь. Внушала себе, что рука его, а вовсе не чья-то чужая, лишенная тела, отрубленная, но еще живая, которая ползла на пальцах все дальше, проскальзывала под одеяло, под ее ночную рубашку, с холодным любопытством кралась по ее телу.

Еще секунда, и она бы закричала, но удержалась и в последний миг судорожно выдавила: "Иди ко мне". Что за этим последовало, было больно, и она сама, пожалуй, совершенно в этом не участвовала. И все же сильное мускулистое тело мужа было явью, как и мимолетное ощущение, будто ее пронзили насквозь. Когда он заскрежетал зубами, она тоже откинула голову вбок.