Мужчина, который не смеется - [2]

Мы сели в машину и быстро покатили по прямой через речную дамбу. В университетской клинике, на противоположном берегу, окна были ярко освещены, и свет их отражался в воде. Трудно было подумать, что за всеми этими многочисленными окнами мучаются больные. «Если не удастся найти подходящие маски, – размышлял я, – тогда, может быть, показать в заключительных кадрах ярко освещенные окна психиатрической лечебницы и отражение огней в реке?»

Мы с сотрудником сценарного отдела переходили из одной игрушечной лавки в другую, эти лавки уже начали закрываться. Купили штук двадцать оклеенных бумагой круглолицых женских масок. И все же это было не то, что нужно. Они были довольно милы, однако до истинно художественных изделий им было далеко. Улица Сидзё уже спала.

– Погодите маленько, – сказал сотрудник сценарного отдела и свернул в переулок. – На этой улочке много антикварных лавчонок, где продаются буддийские культовые принадлежности. Думаю, что здесь должны быть и предметы реквизита «Но».

Однако все лавки в этом переулке были уже закрыты. Я заглядывал в замочные скважины чуть ли не каждой антикварной лавки.

– Ладно, завтра в семь утра я буду уже здесь, – сказал мой спутник. – Сегодня ночью ведь все равно спать не придется.

– Я тоже поеду с вами. Разбудите меня, пожалуйста.

Но он не стал меня будить, съездил один, и, когда я появился на студии, там уже приступили к съемке заключительной сцены. Удалось раздобыть пять великолепных старинных масок. Согласно моему замыслу, их нужно было иметь штук двадцать или тридцать. Но и пяти этих масок, озаренных чудесными мягкими улыбками, оказалось бы достаточно для того, чтобы пробудить у зрителя высокие, благородные чувства. Я успокоился, у меня возникло ощущение, что я как бы выполнил свой долг перед психически больными людьми, жизнь которых положена в основу моего сценария.

– Маски настолько дорогие, что я их не смог купить и взял напрокат, – сказал мне работник сценарного отдела. – Стоит чуть испачкать – назад не примут.

После такого предупреждения все, кто прикасался к маскам, брали их, предварительно вымыв руки, кончиками пальцев, как некую драгоценность.

Однако по окончании съемки все же оказалось, что на щеке одной маски откуда-то появилось желтое пятнышко.

– Вот беда, – огорченно сказал работник сценарного отдела. – Попробовать смыть – вся, пожалуй, облезет…

– Ладно, – поспешил я успокоить его, – я уплачу стоимость и возьму маску себе.

Мне и в самом деле хотелось приобрести хотя бы одну такую маску. Я мечтал о том, чтобы в будущем мире, в котором должны царить дружба и согласие, у всех людей были просветленные, добрые, улыбчивые лица.

Вернувшись в Токио, я заехал домой и сразу же отправился к жене в больницу. Дети по очереди примеряли маску и весело смеялись. Я был доволен.

– Папа, надень теперь ты! – приставали ко мне дети.

– Не хочу.

– Ну надень!

– Нет!

– Да надень… – канючил младший сынишка и, привстав на цыпочки, пытался напялить на меня маску. Я начинал сердиться, но положение спасла жена.

– Прекрати! – прикрикнула она на мальчика.

– Давайте наденем на маму! – дружно засмеялись тогда дети и подскочили к ней.

– Не смейте, мама ведь больна! – Я попытался остановить их, но было уже поздно.

Что-то жуткое было в смеющейся маске, надетой на лицо больной жены, лежавшей на кровати.

Я поспешил снять с нее маску. Жена тяжело дышала. Но меня поразило другое. Как только я снял с нее маску, ее лицо показалось мне удивительно некрасивым, почти уродливым. Меня мороз по коже подирал, когда я всматривался в это изможденное лицо. Я был потрясен, словно впервые в жизни увидел его. Стоило прекрасной, нежной, улыбающейся маске какие-нибудь мгновенья побыть на лице жены, как я сразу, причем впервые, почувствовал всю его некрасивость. Это была скорее даже не некрасивость, лицо просто выражало крайнюю изнуренность и подавленность. Но после того как прекрасная маска некоторое время прикрывала это лицо, оно стало казаться особенно жалким и непривлекательным.

– Теперь ты надень, папа! – снова начали приставать дети, – Теперь твоя очередь.

– Хватит, отвяжитесь! – резко проговорил я и поднялся. Если бы я надел маску и потом снял ее, возможно, я показался бы жене безобразнее черта!…

Коварной оказалась прекрасная маска. Она породила в моей душе ужасное сомнение: не было ли лицо моей жены, на котором я привык до сих пор постоянно видеть добрую, нежную улыбку, тоже маской? Не искусственна ли улыбка женщины, как искусственна эта маска?

К черту маски! К черту искусственность!

Я решил немедленно послать па студию в Киото телеграмму и написал: «Кадры с масками вырежьте». Но тут же изорвал телеграмму в клочки.