Мужайтесь и вооружайтесь! - [113]

Много ветров на свете. Три ханства они привели под высокую царскую руку — Казанское, Астраханское и Сибирское. Третье само стало за спину Москвы, но бухарец Кучум захватил его вероломно. И тогда атаман Ермак через Земной пояс и дождь стрел, через лишения и смерть дружину свою провел, чтобы восстановить попранное, расширить и укрепить Русь. Память о нем не меркнет. Дело его живет. Готовы дерзать на смерть против незваных иноземцев сыны его товарищей.

Сошлись в чистом поле ветры. Сошлись времена и судьбы. Горит костер, вздымая высокое пламя. И кажется, Смуты уже нет. И кажется, мир полон красоты и дружбы. Но завтра нам предстоит жестокая битва…

Неожиданно лица беседчиков сделались серьезными. Это герой дня Сергушка Шемелин спросил у Пожарского:

— А скоро ли с гетманом Ходкевичем схлестнемся? Пора показать им кузькину мать.

— Ходкевича лихим наскоком не возьмешь, — остудил его пыл Пожарский. — За плечами у него много громких побед, а главное — опыт, смекалка, храбрость. Одолеть его будет непросто, но я верю: одолеем. Нынче он, как и мы, на подходе к Москве. Наша забота: дорогу ему заступить, чтобы он с кремлевскими ляхами не соединился. Для этого мы завтра же у Арбатских ворот острожек срубим и рвом окопаемся. Ко всему будьте готовы: и строить, и воевать… А теперь на отдых пора. Рад был с вами посумерничать. Время позднее, а вставать ни свет ни заря…

Так и случилось. Пожарский велел поднять ополчение раньше обычного. И потянулось к Москве разноликое воинство, на ходу досматривая неспокойные сны.

Неподалеку от Сретенского монастыря навстречу предводителям земской рати выехал князь Дмитрий Трубецкой. Его сопровождал отряд парадно одетых дворян из подмосковного ополчения. Уязвленный нежеланием нижегородцев занять брошенные казаками Ивана Заруцкого избы, землянки и шалаши в Яузском остроге и таким образом влиться в его войско, Трубецкой сам решил перебеседовать с Пожарским. Причем с глазу на глаз. Но Пожарский его сразу предупредил:

— У меня от Кузьмы Миныча секретов нет. Говори при нем или разъедемся.

Оскорбленный таким началом переговоров, Трубецкой пробормотал:

— Уже мужик нашу честь хочет взять на себя, а наша служба и радение ни во что будет.

— Повтори, что сказал! — потребовал Пожарский.

— Что сказал, то улетело, — вильнул глазами Трубецкой. — Давай лучше о деле поговорим, Дмитрий Михайлович. Пошто ты от меня нос воротишь? Или вестовые врут, будто ты говоришь: «Отнюдь нам вместе с казаками не ста́ивать»?

— Нет, не врут. Тебе я то же самое скажу, Дмитрий Тимофеевич. Сам посуди! Ходкевич к нам со стороны Дорогомиловской ямской слободы по Смоленской дороге идет, а твой Яузский острог где окопался? На другой стороне Москвы. Оттуда мы нападения не ждем. Зачем же нам туда становиться?

— Чем кулак тяжелей, тем крепче бьет, вот зачем. И потом: Ходкевич с прямой дороги на окольную может свернуть. Ему в голову не заглянешь.

— Не спорю. Но в первую очередь опасность нам не из Замоскворечья грозит. Вот и послал я своих воевод линию Белого города от Петровских ворот до Чертолья укрепить. Осталось закрыть Арбатскую брешь. Туда я и спешу. Какие тут могут обиды бать? Давай лучше о совместных действиях договоримся.

— Давай, — кисло улыбнулся в ответ Трубецкой. — Я готов свои дозоры к Донскому монастырю выдвинуть и у Крымского двора заслоном стать, но с условием, что ты мне в помощь сотен с пять дворянской конницы дашь да разъезды свои у Нового Девичьего монастыря поставишь.

— Быть по-твоему! — сходу согласился Пожарский. — Нынче же отправлю к тебе воевод Андрея Совина и Ивана Чепчугова. Но и у меня условие есть: что бы ни сталось, заодно стоять, в стороне не отсиживаться.

Трубецкой насупился, всем своим видом показывая, что это само собой разумеется и не стоит сомнениями его обижать.

Будто не заметив этого, Пожарский перевел взгляд на величавые строения замкнутого в крепостные стены старинного Сретенского монастыря и с чувством вымолвил:

— А хорошее место ты для нашей встречи выбрал, Дмитрий Тимофеевич! Истинно сретенское! Гляжу на него и думаю: чем гетман Ходкевич лучше Аксака Тимура?

— Тимура? — не столько губами, сколько бровями переспросил Кузьма Минин, но Трубецкой этот его вопрос услышал.

— Я ж говорю, мужик, — презрительно бормотнул он себе под нос. — Не знает, кто из монгол при великом князе Василии на Москву зявился!

— Ежели при сыне князя Донского, то знаю, — невозмутимо заметил Минин. — Но того Тамерланом звали.

— О нем и речь, — уточнил Пожарский. — Одни его Тимуром именуют, другие Тамерланом. Так и так правильно… А тебе, Дмитрий Тимофеевич, я так скажу: на мужике вся Земля держится. Вот хоть на наше ополчение взгляни. Чем не море мужицкое? Я и сам такой… Давай лучше помолчим напоследок, сретение, бывшее тут при князе Василии, вспомним, себе урок и поддержку в нем углядим.

Мимо них шли и шли отряды земского ополчения. Вот так же, должно быть, двести семнадцать лет назад здесь, на пороге Москвы, сын Дмитрия Донского, князь Василий, и отцы церкви встречали крестный ход из Владимира, несший чудотворную икону Владимирской Божией Матери. Случилось это в тот самый день, когда войско эмира Средней Азии свирепого хромца Тамерлана, пройдя огнем и мечом многие города и земли, докатилось до Ельца. Тут-то и произошло чудо. Словно упершись в невидимую стену, Тамерлан повернул назад. В память об этом событии и был основан Сретенский монастырь.