Мужайтесь и вооружайтесь! - [112]

Однако в тот вечер братья Пожарские и Нефед Минин на стане сибирской дружины так и не появились. Кирила Федоров этого не заметил, потому как Иванец его к Авраамию Палицыну повидаться увел, а Сергушка очень даже расстроился. Ну кому охота в глазах товарищей болтуном оказаться? Ведь о встрече с сыновьями предводителей ополчения он не только Кириле Федорову, но и Федьке Глотову, ермачатам и многим другим сослужильцам успел поведать.

«Вот и верь людям после этого, — долго не мог уснуть Сергушка. — А еще княжичи… Обещания давали, как на гуслях играли, а до дела дошло, так и балалайки не слыхать. Эх-ма! Кабы знать, что слова у них на воде писаны, мимо проехал бы».

Весь следующий день он старался ни с кем не разговаривать, а если приходилось, делал вид, что куда-то спешит. Но в душе его продолжала теплиться надежда на случай, который вновь сведет его с Пожарскими или с Нефедом. Если нет, придется самому к ним пути искать. Ведь Нефед ясно сказал: «не забывай, наведывайся на досуге…»

К тому времени, когда впереди показались зыбкие очертания Москвы, солнце стало опускаться за окаем. Половину неба оно окрасило алыми сполохами, другая так и осталась затянутой прозрачными облаками с золотистой опушкой. До царь-града оставалось не более пяти верст.

Сергушка видел, как в очередной раз к князю Пожарскому явились посланцы Дмитрия Трубецкого — звать ополчение к себе в Замоскворечье. Вот и велел Пожарский поставить ночлеги на берегу Яузы, но как можно дальше от Яузских ворот, где начинались укрепления подмосковных таборов. Не для того он сюда через Ярославль земскую рать вел, чтобы с ними ее за здорово живешь смешивать.

Уже затемно возле костров сибирской дружины раздался оклик:

— Эй, Сергушка, отзовись!

Сергушка сразу понял, что кричит Федор Пожарский.

— Здесь я! — шумнул он в ответ и поспешил на зов. — Иду!

Рядом с дозорным Егоркой Сиротой его дожидались княжичи, Нефед Минин и еще несколько человек. Лица их смазывала темнота.

— А это кто такие? — для порядка спросил Сергушка.

— Чудо-юдо, мосальская губа, — послышалось в ответ.

Да это же голос князя Пожарского!

Сергушка на миг растерялся, однако, быстро справившись с собой, отшутился:

— Чуде-юде добро пожаловать, а мосальской губе от ворот поворот.

— Что так?

— Сами губасты.

Находчивость Сергушки Пожарскому понравилась.

— А ты молодец, за словом в карман не лезешь, — похвалил он Шемелина. — То-то Федор второй день мне про внучат Ермака и его хоругвь твердит. Разохотил встретиться, да вчера не получилось. Как думаешь, еще не поздно?

— Да вроде нет. Мы все тут, как на ладони, князь. Твое внимание нам в честь. Позволь только воеводу упредить.

— Уже упредил, — дал о себе знать подоспевший Тырков.

— Где стремянной появится, там и воеводу жди, — весело глянул на него Пожарский, но тут же сделался серьезным: — Да ты не заботься, Василей Фомич. Мы ведь не об одной службе сыты бываем. Вот и завернули к тебе на огонек. Попросту. Без затей. Где у вас тут ермаковский десяток? Веди…

С той же легкостью Пожарский разговорился с казаками Афанасия Черкасова. Об отцах расспросил, о дальней дороге, о настроении. К слову вспомнил, как в детстве они с младшим братом Васюшей затеяли игру в сибирское взятие. Ермаком выпало быть Васюше, ханом Кучумом — Дмитрию, а речушку Лух они вообразили могучим Иртышом. Заспорили, каким оружием биться. Решили, что лучше всего молодой крапивой. Сказано — сделано. Набрали каждый себе войско из деревенских ребятишек, запаслись жгучими вениками, разделись, чтобы крапива лучше прилипала, и устроили иртышское побоище. Вот потеха была! Неделю потом тело с ног до головы горело.

— А у меня пес Кучумка был, — едва дождавшись, когда Пожарский умолкнет, возбудился Хватка Васильев. — Чужих кур давил, а своих — ни-ни. Хитрый, зараза! А все равно в медвежий капкан попался.

— Это что, — фыркнул Томилка Ерофеев. — Вот у моего батяни случай вышел…

И потекли истории, одна зажигательней другой. У костра так тесно стало, что передним пришлось чуть ли не к полыхающим углям сдвинуться.

А желающие послушать Пожарского все прибывали и прибывали. Подоспел и Кирила Федоров. Сначала он жадно ловил все, о чем говорилось у костра, но мало-помалу ушел в себя. В его душе стали рождаться словесные образы. Он подбирал для них нужные не только по смыслу, но и по звучанию слова, переставлял их, отсекал или находил более точные, укладывал мысленно в мерные протяжки, а потом повторял, чтобы лучше запомнить.

Первая строка сложилась сама собой. Она подсказала вторую, вторая — третью. Так и пошло:

В ночи полыхает костер, но пламя его не шелохнется. Это ветры давних времен огонь подпирают. Искры летят, но по пути гаснут. Тысячи звезд горят, но ни одна не светит. А тишина вокруг как при Сотворении мира. И слышится в ней эхо былых сражений.

Грозились псы-рыцари пленить Новгородскую землю, но разбил на Неве и у Пскова их князь Александр, лед под ратью железной на озере Чудском обрушил, чтоб запомнили недруги: «Бог не в силе, но в правде».

А с Куликова поля дует донской ветер. Рубится там с ханом Мамаем князь Дмитрий. Вместе с ним в облике инока Пересвета бьется насмерть святой чудотворец Сергий. Льется кровь, как вода, но из нее вырастают травы, люди, любовь к своей земле ненаглядной. Не оскудела она и не оскудеет, поколе сильна еще русская воля и верность.