Муж на час - [10]

— Предлагаю по пирожному, — возвестила я, пытаясь хоть как-то реабилитироваться. Идея всем понравилась, и через пару минут мы увлеченно пробовали сладости из чашек друг друга.

— Нин, ты как вообще? — неожиданно спросила Машка, а я неопределенно пожала плечами.

— Да нормально, в общем-то. Как будто. Непривычно очень, — выпалила я, наконец.

— Ну да, — кивнула подруга, облизывая ложку. — Как еще-то. Вы пять лет женаты были, до этого почти три года встречались, итого восемь лет.

— Ужас какой, — пробормотала я, расстраиваясь. — Это в следующем году будет десять лет, как я школу закончила, вот страх-то!

— А в чем страх-то, Нинусь?

— Да в том, — с досадой сказала я, — что я за эти десять лет ничего не добилась, не достигла, не повидала…

— Себя не показала, — весело подсказала Машка, и я злобно на нее уставилась. — Ерунду не городи, Нина.

— Жизнь у меня ерунда, — пробормотала я.

— Жизнь слишком странная и загадочная штука, чтобы ее можно было измерить количеством побед, или поражений, увиденных или неувиденных мест, или не показанных мест…

— Маша! Я только о том, что я как была десять лет назад… никем, так этим же никем и осталась.

— Мда, — протянула подруга и подперла щеку ладонью, и с тоской обвела зал взглядом. — Тяжелый случай с нашей коровой.

— Ну тебя, — пришла я в крайнее раздражение. — У меня даже ребенка нет.

— Не торопись, — серьезно посоветовала Машка. — И поверь мне, ребенок — не панацея от депрессии. Прости меня. Я больше не буду спрашивать, как ты.

— Да при чем тут…

— При том, что я дура и тебе душу разбередила. И вообще, мы сто раз уже все обсудили, обжевали, пережевали, пережили…

— С этим я вполне справляюсь сама, в плане разбередить душу и все такое, — заверила я подругу, возвращаясь к нормальному расположению духа. — Осталось ответить самой себе на один вопрос, и можно смело шагать в будущее.

— Боюсь даже спрашивать, что это за вопрос такой, — пробормотала подруга, одевая сына.

— Вопрос, Маня, простой до безобразия. Все случилось так, как случилось, потому что я плохая, или потому что он козел.

— Он мудак, — авторитетно заявила Машка. — И никогда мне не нравился.

— А вопрос, если копнуть глубже, звучит так: «как проще — обвинить во всем его, но и признать, что за восемь лет не разглядела истинную суть человека и бездарно просрала лучшие годы. Или же признать за собой вину и ступить на путь самопознания и самосовершенствования.»

Машка длинно присвистнула и оглянулась на окна пиццерии.

— Тебе чай с коньяком, что ли, подали? Подарок от шеф-повара?

— Дура, — беззлобно констатировала я.

— Ты зато умная за двоих, — хмыкнула Машка. — Давай хоть по порядку.

— Давай, — согласилась я.

— Он мудак. Примем это как данность. И мудаком он был всегда, просто тебя это не касалось по двум причинам. Или по одной.

— Это как? — против воли заинтересовалась я.

— Просто он любил тебя, и не проявлял свои… мудаковские свойства. — Невозмутимо растолковала Маша. — А ты любила его, и все тревожные звоночки с энтузиазмом оправдывала перед собой, друзьями, родней и всеми прочими. Итог один — вы друг друга любили.

— Маш, я не уверена, что так бывает. — Запротестовала я. — Ты щас какую-то фееричную розово-очковую идиллию нарисовала…

— А не так было дело? — хладнокровно осведомилась безжалостная Машка. — Я продолжу. Итак, прошла любовь, завяли розы, и вся его мудачья натура поперла со всех щелей, пошатнула твою и так подвявшую феерию, и вот мы имеем результат.

— А в чистом остатке — что так, что так, я дура. — Задумчиво проговорила я, останавливаясь. Мы пришли в Машин двор, и теперь ребенок рвался потоптать снежную целину, хрупким снежком прикрывшую холодную черную землю.

— Ты там что-то про путь развития и самосовершенствования говорила складно, — прищурилась подруга.

— Мам, можно я с горки скачусь? — дернул ее Вадька.

— Только не на заднице, — предупредила она, и мы встали в паре метров от их подъезда. Вадька усвистался на горку, а мы вернулись к теме разговора.

— Так вот, радость моя, — слегка снисходительно сказала Маша. — Саморазвитие и самосовершенствование — вещь очень полезная и нужная, но только в отрыве от ковыряния в больных ранах. Ты чувствуешь разницу между самопознанием и самоедством?

— Ощущаю, — хмыкнула я, и хотела что-то еще сказать, иронично и умное, но тут Машка рванула в сторону двора, почти сразу же раздался визг испуганного ребенка, мужской голос — очень громкий, грозный и тоже испуганный. А я только видела, как подруга гигантскими прыжками сжирает несчастные тридцать метров до Вадьки, который тоже бежит навстречу ей, а за ним какая-то неясна бурая тень. Машка каким-то фантастическим прыжком перекрыла последние два метра, сбила сына с ног, и сама кулем упала на него сверху. Раздался дикий грохот раз, другой, и на двор опустилась звенящая тишина. Все это произошло секунд за тридцать, наверное — я успела сойти со ступеньки и сделать шага три, наверное. «В ушах звенит» — подумала я, — «а вовсе не тишина звенящая».

Вполне по-спортивному преодолев низенький заборчик и спотыкаясь об какие-то кирпичи, я добежала до Машки и Вадьки, ухватила кого-то из них за рукав и стала тянуть вверх. Рядом кто-то заковыристо ругался — то ли в телефон, то ли на нас, то ли просто в пространство.