Муж беспорочный - [59]
Еще трое. Одно оттянул на себя Некрас. Второго Ростислав свалил без особого труда. Третьего… Третьего узнал сразу, несмотря на кованую личину. Всадники сшиблись, край Ростиславова щита врезался в голову врага, а серый княжий иноходец сверху обрушился на гнедого. Любомира вышвырнуло из седла, но каким-то чудом он сумел откатиться и вскочить на ноги. Ростислав тоже спрыгнул на землю, рукоять меча привычно легла в ладонь. Соперник Ростиславу достался равный. В бою на мечах легкий, подвижный Любомир был искусен почти так же, как и в стрельбе. Ростислав едва успевал отражать каскад стремительных и хитроумных ударов. Вокруг кипела сеча, не оставляя простора для маневра, серый иноходец вертелся рядом, ржанием подзывая хозяина. Любомир одной рукой сдернул шелом — погнутая личина мешала видеть. Ростислав, пожалуй, мог бы в этот миг поразить его, но не стал, предпочитая дать себе секунду передышки. Поединок возобновился с прежним ожесточением… но вот Любомир допустил ошибку, отражая удар, принял клинок прямо под рукоять своего меча. С коротким торжествующим звоном Цвет Грозы снес клинок прочь. В следующий миг левой рукой Ростислав перехватил и вывернул запястье противника, а правой — впечатал тому в лицо рукоять меча. Любомир взвыл и рухнул на колени.
— Попался, волчара, — удовлетворенно заключил стремянный Некрас, разматывая предусмотрительно припасенную веревку. — Теперь сиди и не пищи.
Между тем ветреная богиня победы уже сделала несколько маленьких шажков в белозерскую сторону, хотя ростовчане не подозревали об этом. Они, сами не замечая, двигались в том направлении, которое нужно было Ростиславу. Там, в крохотном лесочке, скрыт был до срока Засадный полк. Кони нетерпеливо переступали и стригли ушами, воины вертелись в седлах. Вадим до крови закусил губу. Там, впереди, погибали люди… Но еще рано, рано!
Остромир добрался уже до самого холма, где, в окружении своих гридней следил за боем Ростовский князь. Вперед, только вперед! Яростным зверем рвался Остромир туда, к своему врагу. Вперед! С каждым шагом все меньше воинов следовало за ним, но он уже не думал об этом, не замечал крови, хлеставшей из многочисленных ран. В неистовом своем порыве, одержимый единственной мыслью: дойти! — князь казался неотличимо похожим на безумного викинга.
Ростовчане сомкнули ряды, готовясь защищать своего вождя. Остромир выкатился из сечи, неожиданно для самого себя оказавшись прямо напротив своего кровника. И десятка отборных телохранителей. Глеб поднял руку, останавливая их.
— Я сам.
Со зловещим шелестом скользнула из ножен серебристо-бурая карлукская[126] Гюрза. Как описать этот бой? Странный и жуткий поединок дряхлого старца и зрелого мужа, изнемогающего от ран… Остромир все же дотянулся. Светоносный клинок ворвался в узкую щель между бармицей[127] и оплечьем… и выпал из ослабевшей руки. Копья гридней пронзили уже мертвое тело.
Минутой раньше Вадим из своего лесочка увидел, что час настал. Хотел крикнуть, как было заготовлено уже давно:
— С нами Сварог! Вперед!
Мальчишеский голос предательски сел. Вадим не мог выдавить не слова. И просто выдернул из ножен ослепительно светлый клинок, очертил над собой круг[128]. И погнал коня.
Сияющая стальная лава вылетела из леска, все ускоряя бешеный намет. За спиной Вадима лебединым крылом трепетал белый плащ. И вид этой свежей грозной рати, слепящего блеска голой брони оказался невыносим. Еще до того, как крылатый всадник врезался во вражеские ряды, ростовчане дрогнули. И через несколько минут побежали.
Потом версту за верстой гнали и рубили бегущих, потом, поостыв от горячки боя, начали брать полон, потом, сообразив, что находятся уже на чужой земле, неспешно начали подтягиваться назад, чтобы стать на костях[129]. Словом. Битва при Медвежьем была выиграна. А с ней и вся война.
Милана, в толстинном[130] переднике, покрытом бурыми потеками, вместе с другими знахарями трудилась, ни на минуту не покладая рук. Поток раненых казался бесконечным. Тут же рядом маленький ирландский священник оказывал помощь ростовчанам. Он решительно заявил: «Я мало-мало перевязать могу!» — тем самым, к счастью, избавив Милану и других от заботы о чужих. Тут на своих едва доставало сил.
Дана, тяжело опустившись на колени, обтерла влажной тряпицей лицо раненого. Тот трудом прошептал: «Спасибо». Дышал он тяжело, со свистом. Видно, было задето легкое.
Не без труда поднявшись, женщина спиной столкнулась с Миланой, едва не упав заново. Та заорала:
— А ну убирайся отсюда со своим брюхом!
— Ну все, конец младой твоей красе, — сообщил князю Некрас, промывая длинный кровоточащий порез на его щеке.
— Иди в баню, — буркнул князь, морщась от боли.
— Эх, княже, как давно я об этом мечтаю!
Некрас брел по мертвому полю, ища живых. Уже спустился вечер, истоптанный, залитый кровью снег не отражал света, и только чадящие факелы едва-едва разгоняли милосердную тьму. Уже, верно, некому было помогать, но люди упрямо шли, спотыкаясь о тела и брошенное оружие, в отчаянной надежде еще хоть одну жизнь вырвать у смерти. И там, и тут, почти на каждом шагу высвечивалось вдруг знакомое лицо, знакомый доспех или платье, и Некрас опускался на колени, чтобы попрощаться… попрощаться навсегда. Не скоро оправятся три земли после этой битвы. А люди? Что сказать матери вот этого, например, ратника? «Какое чудо, если муж убиен на рати?»…
