Музейный роман - [124]

— А какие варианты?

— Ну какие… идти в прокуратуру или, как там, в следственный комитет, кажется, и отдать инфу, какую имеем на сегодня. Другой вариант: сообщить на заседании госкомиссии. Удар, как говорится, славному патриоту Кобзику обушком в пах. Ну а тот коли вцепится, так уж вцепится, питбулем, и, ясное дело, история получит нужную огласку. Он же тоже, скорей всего, ни в какую не захочет от культурного наследия избавляться, а такой оборот событий — прямой путь к очередному тормозу. — Лёва раздумчиво вздохнул и продолжил: — Ну и третье, тоже из теоретически возможного. Поговорить с Темницким, напрямую, вывалить ему всю фактуру и потребовать вернуть всё взад.

— А убийства как же тогда? — не поняла Ева. — С ними-то как, кто за две человеческие смерти ответит?

— За полторы, — поправил Лёва, — она так и так умерла бы, он её, может, просто от лишних мучений избавил.

Тут же он сконфузился, сообразив, что пошутил глуповато, явно перебрав в желании поостроумничать.

— Но мы же не простим его, правда? — Ева с надеждой посмотрела на него. — Такое же нельзя простить, за такое положено отвечать по всей строгости.

— Ответит, ответит, не беспокойся… — Он посмотрел на часы и присвистнул: — А ты в курсе, что уже ночь на дворе, крепко второй час? Мне-то чего, а вот тебе завтра на службу, к Венигсу своему возлюбленному.

— И то правда, — обеспокоенно откликнулась ведьма, — пойду к себе, иначе мы с тобой совсем… с пути собьёмся… — И мимоходом заглянула в Лёвины глаза…

— Уже пришла… — невозмутимо отразил её взгляд Алабин, отсчитав положенные секунды, — ты уже у себя…

И внезапно прижал свои губы к её губам. Затем мягко увлёк с собой, перевернувшись на спину и устроив их тела так, чтобы грудь её оказалась на его груди. И обнял. И прижал к себе. Сильно-сильно.

— «Я честь отдам тебе, но большего не требуй, хорошо?» — продекламировала она в духе ироничного сонета, чтобы слабой потугой на шутку прикрыть охвативший её страх.

Голос немного дрожал, но это не помешало ей ответить на его поцелуй с благодарностью и страстью, как он того ждал. Она уже знала, что отзовётся именно так, если придётся ответить. Не знала лишь когда. Как не ведала и большего, поскольку это было уже про неё — про них, про всё это ненормальное и удивительное, что произошло и продолжало длиться сейчас в спальне с высокими полукруглыми окнами, всякий день глядящими на пеший Арбат, на его людскую толкотню, на ночную замершую пустошь, взрываемую вдруг стенаниями припозднившегося гитариста… на привычно видимый из окна кусок арбатской мостовой с её бронзовыми воротами, через которые, чуть согнувшись от ветра, проходит вечный Булат, странник и поэт…

Кружилась голова. Тело подрагивало, целиком. Биения начинались у щиколоток и разносились кровотоком дальше, захватывая по пути всё живое, что могло слышать, осязать и отзываться в ней. Они медленно поднимались по телу, переходя в чувствительные, на удивление приятные судороги, каких она раньше не испытывала. Было чуть боязно, но было и прекрасно. Так, как не могло, не должно было быть. Оказывается, и в ней, хромой колдунье из Товарного, было то, чего она не ждала, от чего шарахалась, невольно защищая себя, чтобы не думать об этом, чтобы, упредив любую боль, избавить плоть от страданий, чтобы жить неслышно, спать покойно, чтобы обойти пустые муки, обогнуть любое живое, едва оно станет притягательным для глаз и милым для сердца… Чтобы миновать любую мысленную картинку, если только та начнёт оживать, зовя к себе и тревожа внутренность неровными болезненными толчками.

Потом они заснули рядом, тесно обнявшись, «ложечка в ложечку», как наутро пошутил Лёва, разбудивший её поцелуем в плечо.

— Так почему ты сирота? — это было первое, что он спросил, после того как она ответила на его поцелуй, приникнув к нему всем телом. — Заметь, я не спрашиваю, отчего случилось так, что ты до зрелых лет в девушках проходила. Эту славную версию я, пожалуй, как-нибудь доварю сам. Но почему осталась одна, тут мне, боюсь, придётся просить помощи.

— Хочешь знать?

Он кивнул, вполне серьёзно.

— Вообще-то, я к тебе не за этим пришла, а по делу, ты ещё не забыл? — не сдавалась она.

Он захохотал, притянул её к себе:

— Я любуюсь тобой, слышишь, просто любуюсь, и всё!

Чёрт побери, ему снова стало так, как было вчера, когда он поцеловал её в первый раз: удивительно покойно, свободно, уютно и до непривычности надёжно.

— Если тебе не трудно, любуйся, пожалуйста, с другой стороны, — отшутилась Ева, — с этой стороны я невыигрышно хромая.

Так они, перебрасываясь милыми репликами, нежничали ещё с полчаса, после чего она всё же, набравшись духа, рассказала ему, вкратце. Не затем, чтобы удивить, — чтобы просто знал, с кем сблизился. Остальное пусть решает для себя сам, путаясь в предположениях, веря, не веря или же прокручивая для себя любой другой вариант.

— М-да… дело-то непростое, как я погляжу… — только и смог выговорить Алабин.

На том и закончили, не сговариваясь, чтобы больше в ту воду не возвращаться. В противном случае, если прикинуть как следует, сосредоточившись на деталях, получалось, что ведьмой Ивáнова была не только по зрелости лет, но и ещё раньше — считая от молнии, упавшей с небес, убившей её мать, сделавшей калекой саму её и при этом наделившей чёрт знает каким странным даром. Вместе с тем надо было что-то решать, каким бы замечательным событием ни обновилось общее дело.