Музей обстоятельств (сборник) - [6]

Они всегда перед глазами. И не отвернешься от них – сидящему на пьедестале нельзя не смотреть на то, что ему показывают.

Иногда мне кажется, что он – единственный их читатель, этих лозунгов, призывов, реклам, на протяжении десятилетий в убыстряющемся ритме друг друга меняющих. Что это все и вывешивается перед его глазами для него одного исключительно, ибо где вы найдете еще такого постоянного и послушного читателя?

Я готов даже допустить, что это именно очки провоцируют устроителей уличной рекламы на демонстрацию текстов их (очков) обладателю. Если в очках – значит, читатель. Ну так читай же, читай!

И читает. А что ему еще остается?

Как если бы он был посажен в телестудии вместо ведущего какой-нибудь рекламной передачи и смотрел на телеподсказку в монитор, установленный перед глазами. И молчал. А ему бы все показывали, показывали… В надежде что повторит.

Не дождетесь. Он так и будет молчать. Вслух не повторит ни одного текста. Памятники не разговаривают. Даже если их терпение испытывают десятилетиями.

На самом деле, цель опытов неясна. Цель опытов над бронзовым Грибоедовым более чем загадочна.

Что мы имеем? Эпоха меняет эпоху: была улица Дзержинского, стала опять Гороховой. Открыли памятник в 1959, через две недели после ноябрьских праздников и через девять месяцев после того, как отметили скорбную годовщину – 130 лет со дня гибели поэта в далекой Персии. Как раз тогда запустили ракету на Луну. Соответственно появилось перед глазами Александра Сергеевича гордое «Слава советской науке!» Потом его воодушевляли лозунгом «Да здравствует Первомай!» и призывали выполнить решения партийных съездов, начиная с двадцать второго. В советские времена лозунги над улицей Дзержинского висели подолгу, но менялись не часто, репертуар призывов был невелик, причем имели быть даже продолжительные щадящие паузы, позволяющие взгляду Грибоедова отдохнуть на виде Адмиралтейства. Настоящий текстуальный террор по отношению к автору «Горя от ума» начался в постсоветское время. Перед его бронзовыми очками призывы пошли вереницей, потом и вовсе чехардой, потому что дело уже не ограничивалось какой-нибудь одной растяжкой – растягивалось их над Гороховой все больше и больше, и каждая, перебивая других, крикливо взывала к терпеливому Грибоедову. Ему настойчиво советовали взять кредит, зазывали на творческий вечер Жванецкого, на концерт Розенбаума, от него едва ли не требовали сменить у себя в квартире обои, приобрести новый автомобиль, купить фирменные мясопродукты, сделать пластическую операцию и выбрать самый дешевый тариф лучшей из лучших телефонных компаний. Время для памятников течет медленнее, чем для людей. Так что с учетом особенностей восприятия монументов манеру подачи всей этой разнообразной информации можно смело назвать клиповой.

Появление Грибоедова на данном месте в 1959 году пытались мотивировать тем, что вот, дескать, рядом строится ТЮЗ, а Грибоедова в школе проходят. Действительно, вот уже два года как был заложен на Семеновском плацу фундамент нового здания Театра юных зрителей, что давало некоторые преференции историческому Грибоедову, эти места не посещавшему, но зато проходимому в школе, перед, скажем, еще не включенным в школьную программу Достоевским, которому однажды, тем не менее, довелось здесь изрядно померзнуть в ожидании собственной казни. Стало быть, между зданием ТЮЗа и памятником Грибоедову можно допустить наличие связи – отчасти смысловой, но и худо-бедно стилистической тоже. Вид на Адмиралтейство в том конце улицы ко многому обязывает: если там так великолепно, то и здесь тому быть должно конгениальное нечто – в смысле цельности и красоты. В справочниках обычно приводят фотографию памятника Грибоедову на фоне здания ТЮЗа, возвышающегося в глубине Пионерской площади (как именуют Семеновский плац начиная с 1962 года); с двух сторон от Грибоедова тянутся к ТЮЗу параллельные пешеходные пути, выложенные бетонными плитами; за спиной Грибоедова, благо он не видит, приветливо красуются аляповатые фигуры, аллегории всегда охочих до книг юности и девичества (у одной на коленях книга лежит). Короче, в таком педагогическом контексте будто бы и следует воспринимать памятник. По-моему, это неверно. Памятник определенно составляет единство с окружающей средой, но совершенно иного рода. Правильнее воспринимать Грибоедова не на фоне ТЮЗа, не спереди, а со спины, так чтобы видны были рекламные растяжки, которые Грибоедов вынужден читать и без которых его уже давно трудно представить. Именно Гороховая, завешенная растяжками, составляет и смысловое, и стилистическое единство с восседающим в кресле бронзовым Александром Сергеевичем Грибоедовым. Что касается ТЮЗа, он тут вообще ни при чем.

Если мы будем смотреть на Грибоедова со спины, то есть на Грибоедова – читателя этих самых растяжек, мы не сможем не обратить внимание на одну любопытную деталь. Левая нога у него немного подвернута и как бы непринужденно заведена за правую; нам дано увидеть под креслом, на котором сидит Грибоедов, подошву туфли, скажем просто: ботинка – такая вот небрежность в посадке. Если памятник в очках – это редкость, то памятник, демонстрирующий подошву ботинка, – нечто вообще исключительное. Мы способны разглядеть подошву целиком, с каблуком, вполне отчетливым, фактурным, и для этого нам не надо подлезать под кресло, достаточно остановиться за правым плечом Грибоедова, в крайнем случае (кто невысок), подняться на парапет, отделяющий газон от пешеходной дорожки. Мы увидим: подошва почти перпендикулярна поверхности пьедестала. Сама по себе она интереса не представляет. Знаменателен необычный выверт ноги. Непринужденность ли позы выражается этим жестом? Попробуйте-ка так сесть и так вывернуть ногу, да еще обутую в ботинок. Больно будет. Нет, господа, это не что иное, как судорога. Судорогой сводит левую ногу Грибоедова.