Музей невинности - [169]

Я слегка улыбнулся тому, как она произнесла «для нашего дома». Фюсун говорила с легкой улыбкой, что совершенно противоречило приказному тону её слов. Она чем-то была похожа на добродушного офицера, который после долгой войны, закончившейся победой, перечисляет свои требования. Потом, нахмурившись, уточнила:

— Еще у нас будет большая свадьба, как у всех. В «Хилтоне»! Все должно быть как полагается. Правильно и прилично.

Вряд ли «Хилтон» запал ей в душу из-за моей помолвки, видимо, ей просто хотелось красивое свадебное торжество.

— Да, — согласился я.

Маленькая кондитерская, важный адрес моих детских прогулок с мамой по Бейоглу, за тридцать лет совершенно не изменилась. Теперь там лишь было больше народу, и говорить от этого было трудно.

Когда в маленьком зальчике на мгновение стих шум, я прошептал Фюсун, как я её люблю и сделаю все, чего бы она ни захотела, и нет у меня в этом мире никаких других желаний, кроме как провести оставшуюся часть жизни с ней.

— В самом деле? — спросила она с наивным видом. Она держалась так решительно, так уверенно в себе, что, казалось, сама готова рассмеяться. Уверенным движением она закурила очередную сигарету и перечислила свои требования. Я не должен ничего скрывать от неё, должен доверять ей все секреты и честно отвечать на все вопросы о моем прошлом.

У меня запечатлелась в памяти картина того дня: решительное и суровое лицо Фюсун, как у Ататюрка на портрете в рамке, висевшем в кондитерской, и старый аппарат для мороженого. Мы решили устроить помолвку до поездки в Париж, в кругу семьи. Пару раз вспомнили Феридуна, но говорили о нем с уважением.

Мы условились, что до свадьбы у нас не будет физических отношений.

— Не заставляй меня, ладно? Все равно ничего не добьешься, — подчеркнула Фюсун.

— Знаю, — ответил я. — Признаться, я сам хотел жениться с соблюдением всех традиций.

— Так и будет! — в её голосе звучала непреклонная уверенность.

Еще она сказала, что теперь они с матерью живут без мужчин и соседи неверно поймут, если я стану бывать у них каждый вечер. «Сплетни, конечно, только предлог, — призналась она потом. — Отца нет, и милой беседы, как раньше, не получается. А я до сих пор очень переживаю».

На миг мне показалось, что она вот-вот расплачется, однако Фюсун сдержалась. От наплыва посетителей дверь кондитерской не закрывалась. Ввалилась группа школьников в синих пиджаках и криво повязанных тоненьких галстуках. Они хохотали, толкались. Нам не хотелось больше сидеть там. Идя с Фюсун по проспекту, я наслаждался тем, что меня видят рядом с ней, и проводил её до Чукурджумы.

76 Кинотеатры Бейоглу

Нам удалось начать воплощать то, о чем мы говорили с Фюсун в кондитерской «Жемчужина». Один мой армейский приятель из Фатиха, далекий от круга друзей из Нишанташи, сразу согласился стать адвокатом Фюсун. Дело, в общем-то, и так оказалось простым, поскольку супруги обо всем договорились. Фюсун со смехом сказала, что Феридун даже хотел посоветоваться со мной по поводу адвоката. Теперь я не мог бывать по вечерам в Чукурджуме, но раз в два дня, после обеда, мы встречались с Фюсун в Бейоглу и ходили в кино.

Я любил кинотеатры Бейоглу еще с детства за их прохладу весной, когда на улицах делалось душно. Встречались мы около лицея «Галатасарай», сначала, глядя на афиши, выбирали фильм, потом покупали билеты и входили в темный, прохладный и пустой зал кинотеатра, садились куда-нибудь подальше, при этом держались за руки, и беспечно смотрели фильм, как люди, у которых бесконечно много времени.

В начале лета по одному билету начали показывать два или даже три фильма. Однажды я, расправив брюки, сел, повернулся, чтобы положить газету на соседнее пустое кресло, и не успел взять за руку Фюсун. Тогда её прекрасная рука, как смелый воробей, оказалась у меня на коленях, словно спрашивая: «Где ты?», и в тот же момент моя рука страстно схватила её, еще быстрее, чем я успел об этом подумать.

Там, где летом шло по два фильма (в кинотеатрах «Эмек», «Фиташ», «Атлас») или даже три («Рюйя», «Альказар», «Ляле»), между сеансами загорался свет, и было видно, кто сидит вокруг нас. В перерывах мы разглядывали ссутулившихся, скривившихся одиноких мужчин в помятой одежде со скомканными газетами в руках, которые откидывались на спинку больших кресел бледно освещенного кинозала, пахнувшего плесенью; задремавших стариков, мечтательных зрительниц, которым было трудно вернуться в обычный мир из мира грез; обсуждали последние новости и шептались. (В перерывах за руки мы не держались.) Именно в ложе кинотеатра «Сарай» в один из таких перерывов Фюсун шепотом сообщила мне, что официально свершилось то, о чем я мечтал столько лет: она официально развелась с Феридуном.

— Адвокат забрал судебное решение, — радовалась она. — Теперь я официально свободна.

В тот момент мне навсегда, до конца жизни, врезались в память покрытый позолотой потолок кинотеатра «Сарай», его стены с осыпавшейся местами краской, утративший былое великолепие зал, занавес на сцене, сонные зрители в креслах. В таких кинотеатрах, как «Атлас» и «Сарай», в зале сохранились ложи, и еще десять лет назад туда ходили парочки, которым негде было встречаться, как и в Парк Йыддыз. Правда, Фюсун не позволяла никаких с собой вольностей, а лишь не возражала, когда я клал ей руку на коленку.