Музей невинности - [168]

— Красивые.

— Хорошо.

Фюсун заплатила за пуговицы, пакет с которыми я найду в её шкафу девять месяцев спустя даже нераспечатанным.

— Теперь немного пройдемся, — предложил я ей. — Так здорово идти вдвоем по Бейоглу.

— В самом деле?

— Да.

Какое-то время мы шли молча. Я посматривал на витрины, как и она, но не на их содержимое, а на отражение в них Фюсун. В толпе на неё обращали внимание не только мужчины, но и женщины, и Фюсун это нравилось.

— Давай сядем где-нибудь и съедим по пирожному, — сказал я.

Фюсун, не ответив, вскрикнула и кинулась кому-то на шею. Это оказалась Джейда, а с ней два её сына, один лет восьми-девяти, второй младше. Пока Фюсун и Джейда разговаривали, два полных жизни и крепких на вид мальчугана в коротких штанишках и белых носочках, с большими, как у их матери, глазами, внимательно рассматривали меня.

— Как здорово видеть вас вместе! — воскликнула Джейда, обращаясь и ко мне.

— Мы только что встретились, — Фюсун явно не хотела уточнять почему.

— А вы друг другу подходите, — Джейда не унималась.

Они что-то тихо обсудили между собой.

— Мама, скучно уже, пойдем, — заныл старший мальчик.

Я вспомнил, что восемь лет назад, когда она была им беременна, мы сидели в парке Ташлык, смотрели на Долмабахче и говорили о моих любовных страданиях. Но это воспоминание меня не тронуло и не расстроило.

Распрощавшись с Джейдой, мы пошагали дальше и дошли до кинотеатра «Сарай». Там шел фильм с Папатьей «Мелодия страданий». За последний год Папатья снялась не в одном десятке фильмов и, если верить газетам, установила мировой рекорд. В журналах врали, что ей предлагают главные роли в Голливуде, а Папатья эту ложь приукрашивала, позируя с учебником начального английского «Longman», и говорила, что сделает все от неё зависящее, чтобы как можно лучше представить Турцию. Фюсун рассматривала фотографии в фойе и в это время заметила, что я внимательно слежу за её выражением лица.

— Пойдем отсюда, дорогая, — настаивал я.

— Не беспокойся, я Папатье не завидую, — сказала она спокойно.

Мы молча отправились дальше, глядя в витрины.

— Тебе очень идут темные очки. — Мне не хотелось погружаться в размышления о том, какой разговор нас ждет впереди.

Мы оказались перед кондитерской «Жемчужина» ровно в то время, на какое договорились с её матерью. В глубине зала был пустой столик, такой, как я себе представлял эти три дня. Мы сели за него и заказали профитролей, которыми славилась та кондитерская.

— Я ношу очки не потому, что они мне идут, — сказала Фюсун. — Просто часто вспоминаю отца и плачу. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. Но ты понял, что я не завидую Папатье?

— Понял.

— Но она молодец, — продолжала Фюсун. — Поставила себе цель, настояла на своем, как герои американских фильмов, добилась успеха. Я расстраиваюсь не потому, что не смогла стать актрисой, а потому, что не настояла на том, чего хотела. За это я себя виню.

— Я настаиваю уже почти девять лет, но одной настойчивостью всего не добьешься.

— Может быть, — невозмутимо отвела она мой упрек. — Значит, ты поговорил с мамой. А теперь давай мы поговорим.

Она решительным движением достала сигарету. Когда я помогал ей прикурить, то посмотрел в глаза и еще раз тихонько, чтобы никто в маленькой кондитерской не слышал, сказал, что крепко люблю её, что теперь все плохое изгнано прочь, а у нас, несмотря на потерянное время, впереди большое счастье.

— Я тоже так думаю, — произнесла Фюсун осторожно.

Её напряженное лицо и неестественные движения выдавали внутреннюю борьбу, но, употребив всю силу воли, она взяла себя в руки. За эту волю, чтобы соблюсти максимум приличий, я любил её еще больше, боясь бушевавших в ней бурь.

— После того как официально разведусь с Феридуном, я хочу познакомиться с твоей семьей, со всеми твоими друзьями, подружиться со всеми, бывать с тобой везде, — решительно начала она, с видом отличника, который уверенно рассказьшает, кем собирается стать в будущем. — Я не тороплюсь. Все будет постепенно. Конечно, после моего развода твоя мать должна прийти к нам и попросить моей руки. Они с моей матерью прекрасно договорятся. Но сначала пусть твоя позвонит моей и извинится за то, что не была на похоронах.

— Она очень плохо себя чувствовала.

— Конечно, я знаю.

Принесли профитроли. Я с любовью — не с вожделением, а именно с любовью — смотрел, как она их ест, на её прекрасный, полный шоколада и крема рот.

— Еще я хочу, чтобы ты узнал об одной вещи и поверил в неё. Между мной и Феридуном никогда не было супружеских отношений. Ты обязан в это верить! В этом смысле я девственница. И отныне буду близка только с тобой. Нам не нужно никому рассказывать о тех двух месяцах, когда мы встречались девять лет назад. — (На самом деле мы встречались без двух дней полтора месяца.) — Мы с тобой будто недавно знакомы. Как в кино. Я была замужем, однако до сих пор девственница.

Два последних предложения она произнесла с легкой улыбкой, но, поскольку видел, насколько серьезно она говорила, то, насупившись, ответил: «Понятно».

— Так будет лучше, — Фюсун не меняла свой серьезный тон. — Еще у меня есть одно желание. Вообще-то это была твоя мысль. Я хочу, чтобы мы все вместе поехали в Европу на машине. Моя мать поедет в Париж с нами. Мы будем ходить по музеям, смотреть картины. И купим там до свадьбы всю утварь для нашего дома.