Муза художника - [4]

— Фрейя, пока я не ушла… Мне нужно сообщить тебе еще кое-что. Это связано с твоим приездом.

Фрейя мгновенно открыла глаза и приподнялась на локте. Значит, за этим приглашением стояло нечто большее, чем потребность Софии в дружеском плече.

— Я стараюсь особо это не афишировать, но теперь, когда… теперь, оставшись одна, я собираюсь переехать из этого дома в конце лета.

— Вы вынуждены переехать?

Фрейя нахмурилась. Она просто не могла себе представить ни этот дом без Алстедов, ни Софию в каком-либо другом месте.

— Да, в современную квартиру; поменьше и подальше от центра. Пока ты здесь, можем как-нибудь сходить и посмотреть ее вместе, если хочешь.

Фрейя напряженно обдумывала услышанное. Маленькая и менее респектабельная квартира. Значит, София продавала картины, потому что нуждалась в деньгах.

— Вы уверены, что консультанты и юристы хорошо вас проинформировали, дали правильный совет? — Фрейя чувствовала себя неловко. — Если, как вам кажется, у моего отца есть что предложить, я могла бы…

— Нет, — решительно ответила София. — Последний раз я получала известия от твоего отца вскоре после того, как в «Таймс» напечатали некролог. До этого мы не общались несколько лет, я даже не знала, что он живет в Лондоне. Логан прислал соболезнования. Но его послание было каким-то странным. Он задавал вопросы, которые показались мне бессмысленными.

Фрейя выпрямилась.

— Можно взглянуть? Вдруг мне удастся…

— Нет. Я не посчитала нужным раздумывать над подобной чушью и уж тем более ее хранить. Одна из головоломок твоего отца — последнее, что мне было нужно в тот момент. Можешь спросить у него сама — я так полагаю, ты захочешь увидеться с ним, раз уж приехала.

— Хотелось бы. Я знаю, что отец в Лондоне, но у меня нет ни адреса, ни какой-либо другой информации о нем. А вы можете сказать, откуда он послал это письмо?

— Да, вопреки своему обыкновению Логан указал обратный адрес. Я записала. Мне тогда пришло в голову, что тебе он может понадобиться.

София тихо вздохнула. Затем прошептала, что Фрейе необходимо отдохнуть, и удалилась вниз по лестнице. Фрейя собралась было встать и распаковать кексы и булочки, но когда попыталась подняться, часы бессонницы навалились на нее всем своим весом. Погружаясь в сон, она услышала отголосок фразы Софии: «…учебников на целое лето!..» Было ясно, что Алстеды могли относиться к ней лишь как к ребенку, за которым нужно присматривать.

КОПЕНГАГЕН, 1905 ГОД

Вторник, 17 октября.

В Париже я не вела дневник. Но теперь, когда все дни похожи один на другой и я, молодая жена, чувствую себя так, будто провела в браке целую вечность, мне просто необходимо его завести, чтобы пережить те события снова. Дневник навсегда сохранит воспоминания о том восхитительном времени, когда мы отдыхали среди статуй и цветущих каштанов в Люксембургском саду, где дети на дорожках крутили обручи под присмотром своих нянь в модных шляпках; или о прекрасных завтраках в нашей квартире под самой крышей, когда мы с двумя моими подругами позволяли себе съесть по лишнему вареному яйцу, чтобы, не прерываясь на обед, поработать подольше, совершенствуя мастерство.

Веди я тогда дневник, сейчас можно было бы с легкостью воскресить те дни. Дорте, правда, попыталась однажды начать — Дорте Браннер, наша с Сусси соседка по парижской квартире. В канун Нового года она достала томик в сиреневом кожаном переплете и демонстративно приготовилась делать запись, призывая нас последовать ее примеру. Но мы с Сусси все время дразнили нашу подругу, называя ее книгу «дневником юного художника» и убеждая, что она обязательно должна умереть молодой, как та русская девушка, Мария Башкирцева,[5] с ее знаменитым «Дневником», который все теперь читают. И бедная Дорте оставила свою затею через несколько недель. Мы были этому рады, поскольку, по правде говоря, не хотели, чтобы человек, живущий с нами под одной крышей, вел дневник. Нам бы пришлось задаваться вопросами: «Что она собирается написать о нас?» или «Кто прочтет все это годы спустя и посмеется над тем, что мы носили и где бывали, над глупостями, которые совершали в дни нашей юности?»

Я вовсе не собираюсь идеализировать те времена, ведь, в конце концов, у нас практически не было денег — меньше франка в день на еду. Разумеется, это не относилось к Сусси, чей отец щедро поддерживал ее и оплачивал квартиру за нас всех. Мы же были так молоды и глупы, что мнили себя художницами, внушая себе, будто нам удалось избежать обыденности, которая ожидала большинство оставшихся дома подруг. Хотя мы подшучивали над Дорте, в действительности у нас самих сходства с мадемуазель Башкирцевой имелось гораздо больше, чем мы готовы были признать; ведь, не сознаваясь в этом даже друг другу, и я, и Сусси тоже мечтали о славе. Разумеется, в конечном счете каждая девушка хочет выйти замуж, свить свое гнездо — но тогда мы были еще слишком молоды.

Мой несуществующий парижский дневник, дневник того времени, чуть больше трех лет назад, когда я была моложе на десять лет (по крайней мере, по ощущениям), был бы совершенно открытым, прозрачным, без недомолвок и секретов. Разве не с этого начинается дневник любой молоденькой девушки — с твердого обещания подробно описывать каждое свое впечатление, с торжественной клятвы не умалчивать ни о чем? Когда-то и я могла дать такую клятву. Но теперь, приняв более серьезный обет, я должна оставаться верной тому, что намного важнее любого дневника: обязательствам, которые взяла на себя при вступлении в брак, той жизни, которой живу в настоящее время.