Муза художника - [111]

Сегодня Вы восстановили мое доверие к Йону Алстеду, и я неожиданно был тронут этим подарком. Вы открыли мне, что предательство, которое я столько лет приписывал ему, в действительности совершил член Вашей собственной семьи. Хотя Вам, несомненно, было трудно сделать это признание, я могу лишь сказать, что не понаслышке знаю о давлении, принуждавшем людей становиться информаторами и торговать тайнами; оно было общей чертой жизни в той части мира в те годы.

В этом письме я не стану подробно описывать тяжелые испытания, которым подвергся по воле румынского правительства, прежде чему меня появилась возможность уехать. Вероятно, достаточно будет сказать, что в самые сложные времена именно образ Йона Алстеда, произносящего слова непоколебимой уверенности, который самопроизвольно появлялся в моем сознании, поддерживал меня, пока худшее не миновало. На протяжении многих лет, не обладая какими-либо точными сведениями относительно причин его предательства, я убеждал себя в том, что не имело значения, был ли этот образ правильным, поскольку, ложный или истинный, он служил цели. Судя по тому облегчению, которое я испытал, услышав Ваше объяснение, теперь мне кажется: когда у одного человека есть основания для веры в честность и преданность другого, это действительно меняет мир к лучшему.

Как ученый, я сожалею о том, что должным образом не указал авторства тех мест моего исследования, которые были взяты непосредственно из дневника миссис Риис. Я надеюсь, Вы поймете — страх из-за возможного обнаружения связи моей биографии с Румынией сыграл не последнюю роль в этом решении. Я удостоверюсь, чтобы в любых последующих переизданиях моей работы на дневник были сделаны надлежащие ссылки.

В заключение я считаю необходимым ответить взаимностью на Вашу честность и отдаю в Ваши руки письмо, которое Вы искали. Вы были правы. Я перехватил его и помешал Алстедам узнать часть истории происхождения их картин. Мне жаль Вас разочаровывать, но Вам станет ясно, что письмо не представляет никакой ценности ни для румынского «шпиона», ни для исследователя, жаждущего глубже понять творчество Рииса. Это простая записка, сопровождающая дневник, и только сам дневник, как оказалось, содержит идеи и факты, пригодившиеся для моего исследования. (Мимоходом я хотел бы заметить, что мисс ван Дорен производит впечатление благовоспитанной девушки, и я никогда не понимал, почему она выдавала себя за цыганку. В моей стране это презираемые люди.) Письмо хранилось в моем архиве все эти годы только потому, что я не в силах уничтожить любой клочок истории. Как бы то ни было, ее письмо — это мой Вам подарок. Я благодарен Вам, ведь Вы восстановили мою веру в дипломата, который рисковал своей карьерой, чтобы помочь другому человеку изменить жизнь.

Искренне Ваш,

Михай Олтяну.

СИНАЯ, РУМЫНИЯ, ЛЕТО 1985 ГОДА

Йон проверяет, на месте ли руки и ноги. В ночной тьме он ощущает, как в шею ему впиваются сучковатые ветки. Его предплечья ободраны до крови; подвернутая правая лодыжка пульсирует от боли. Вот так, наверное, чувствует себя зверь, попавший в ловушку — яму, замаскированную под твердую почву.

Йон предпринимает попытку согнуться и перевернуться на бок, обнаруживая этим движением новые болевые узлы. Яма больше похожа на траншею, усыпанную прошлогодней листвой и ветвями. Когда он протягивает руку, чувствуя, как жжет кожу на ладони, его пальцы нащупывают что-то похожее на отформованный бетон, за которым следует какое-то волокнистое пространство, возможно дерево. Когда он шевелится, листья под ним шуршат. Йон замирает, и из леса до него доносится слабый хруст. Ему трудно сказать, издают его ночные животные или просто ветки трутся друг о друга на ветру. Посол старается восстановить в памяти, что произошло.

Пытаться вылезти кажется бессмысленным. Земляные стены, возвышающиеся вокруг, не слишком высоки, но накренены круто, и он не знает, в какую сторону идти, даже если ему удастся выбраться и захочется вернуться домой. Проще остаться здесь, среди листьев, которые к этому времени уже хорошенько улеглись у него под спиной и по бокам тела. Йон разжимает кулак, в котором все это время держал пустой пакет из-под вишен. Он из последних сил приподнимается на локтях и подкладывает смятый пакет под голову, которая тут же поворачивается набок и укладывается на отдых. На слое оберточной бумаги его лицу лежать гораздо приятнее, чем на веточках и листьях.

Йон пробуждается от запаха хвои и прохлады росы. Влага пропитала его бумажную подушку, кожу головы и листья вокруг, словно бы для того, чтобы вызвать в нем воспоминания о тех студенческих днях, когда он совершал пешие прогулки с рюкзаком. Посол садится и оглядывается по сторонам. Влажные и жесткие рукава облепляют его руки. Солнце еще не взошло, но небо светлое. Когда Йон понимает, где находится, его грудь начинает сотрясаться от некоего подобия смеха. Он только что провел ночь в санно-бобслейной трассе румынской олимпийской сборной. Однако веселье обрывается, как только на него наваливаются воспоминания о прошлой ночи.

Посол вскарабкивается и становится у края желоба. Боль расползается от правого колена вверх по бедру и вниз по голени. Он поворачивает голову и вытягивает шею, пытаясь разглядеть, где начинается трасса, но ему это не удается: слишком далеко от вершины холма. Тогда он смотрит вниз, чтобы установить, где ее финиш. Тот оказывается видимым. Йон представляет себе эту трассу зимой, покрытую снегом и льдом: морозный воздух пропитан тревожным трепетом; скорости выше, чем у ураганных ветров; острота металлических санок; яркие обтекаемые костюмы; ощущение риска…