Мурманский сундук - [6]

— Как же вы, купив дом, — простосердечно спросил Николай, — не позаботились узнать, какие удобства имеются в деревне?

Сосед слегка смутился, но, не задумавшись, ответил:

— Племянник мой дела оформлял. Не я. Сказал: свет, вода есть, а я ни о чём не спросил.

— Пока суд да дело, — проговорил Николай, меняя тему разговора, — попейте моего чайку. Я чайник поставлю… — И он сделал шаг на кухню.

Сосед ухватил Воронина за рукав:

— Не буду вас канителить. Вы тоже с дороги… устали поди…

— Ну какая канитель. Согреем водицы…

— Не беспокойтесь. В следующий раз. У нас будет время пообщаться… А вы в город ездили? — осведомился он, пытливо всматриваясь в лицо Николая.

— Да нет. Уезжал на этюды. Я художник.

— Худо-ожник! — протянул уважительно Нил Петрович. — Не знал, что с такими людьми соседствовать буду. И знаменитый, я полагаю?

— Ну какой знаменитый. Обыкновенный.

— Ну не прибедняйтесь. Художники хорошо живут. Бабки у них есть.

— Бабки! — удивился Николай жаргонному слову. — Какие бабки! Не все же могут хорошо заработать. Надо часто выставляться. А я… Я отшельник.

Нил Петрович пропустил его слова мимо ушей, целиком занятый своими мыслями.

— У вас машина, одеты вы так… прилично, я бы сказал. — Он оглядел клетчатую рубаху Николая, потёртые джинсы. — Телевизор у вас. Приёмник, мебелишка… не бедствуете. — И пристальным взглядом окинул помещение.

— Не бедствую особенно. Но денег лишних нет. Да и много ли мне надо. Что напишу — продам, тем и живу.

Сосед, видимо, удовлетворился ответом и замолчал. Производил он впечатление человека волевого, решительного, привыкшего любое дело доводить до конца. Говорил вкрадчиво и мягко, что никак не соответствовало выражению его глаз — острых и сверлящих. Николаю показалось, что мужик он с хитрецой, про каких говорят: «себе на уме». Он не казался размазней. Да так оно и было, вероятно. Решиться одному жить в неблагоустроенной деревне, за десятки километров от цивилизации, какой бы бедной она не была, мог только крепкий человек. А может, его подвигло на это нечто неординарное, как например, Николая?

— Вы извините за стариковскую назойливость, — прервав молчание, продолжал сосед, — может быть, навязчивость, но не удержусь от другого вопроса: разрешите дом посмотреть?

— Смотрите, — улыбнулся Николай. Он даже был польщён, что человек проявляет интерес к его жилью.

Сосед ступил в переднюю, осмотрелся.

— Хороший у вас дом, не запущенный, как у меня, — вздохнул он. Долго разглядывал иконы, висевшие в красном углу. — А вы чтите память предков? — спросил, указывая на образа.

— Они у меня не как предмет культа, — ответил Николай, — а как старинные произведения искусства.

— Старинные иконы?

— Старинные.

— Я в них не разбираюсь, — вздохнул гость. — А вы один живёте? — неожиданно поинтересовался он.

— Один. Была собака, но не выдержала такой жизни — убежала, — посмеялся Николай.

— Ну вы сразу про собаку, — заметил Нил Петрович. — Я не про это спросил.

— Я понял. Вдовец я, как и вы…

— Тогда мы с вами товарищи по несчастью, — вздохнул Нил Петрович. — Я понимаю вас. Сам такое перенёс. Извините. И давно здесь… в деревне?

— Два года.

— Два года один?

— На той стороне улицы, — Николай показал рукой в окно, — жили два старика, муж c женой… Друг за дружкой осенью прошлого года умерли…

— Печально, — покачал головой Нил Петрович.

— Что поделаешь!

— А вы местный?

— Детство и юность провёл здесь, потом уехал в Москву учиться. Теперь снова здесь. А вас чем привлекла деревня, притом вымершая, на отшибе? Сюда и дороги-то приличной нет.

— Да я не от хорошей жизни. Врачи прописали свежий воздух. Здоровье у меня… того, шалит. — Проговорив это, сосед посмотрел на Николая, узнавая, какое впечатление произвели его слова.

Николай согласно покивал, а сам подумал: «Глядя на твою красную физиономию, не скажешь, что здоровьем обижен». И посерчал на себя тотчас, что зря в мыслях обидел старика. Может, и впрямь худо со здоровьем. Бывают же люди — и краснощёки, и плотны, что гриб боровик, а невидимый недуг подкашивает силы. Ещё в народе говаривают: «Гнилое дерево стоит, а здоровое валится».

А сосед продолжал:

— Так что врачи прописали деревню… — И, оживившись, закончил: — На юг не могу ехать из-за сердца и из-за денег. Цены больно кусаются, а в деревеньку по грибы, по ягоды. Тишь, благодать, свежий лесной воздух, чего старику надо! Трудновато здесь будет без удобств, но я сам деревенский, сдюжу. Я буду только летом здесь, а на зиму опять в город.

— А я подумал, что навсегда.

— Ну что вы — навсегда! Зимой одному… Дом большой, зимой его не протопишь, дров сколько надо. Нет, я до зимы.

— Забот, конечно, много. Я — так привык уже. Мне нравится.

— Вы молодой… Кровь кипит, играет…

Сосед вернулся в прихожую, присел на стул.

— Ни с кем не общаетесь? Люди-то хоть поблизости есть?

— Как не быть. Есть. До села Спас-на-Броду прямиком километров около десяти, а так хутор поблизости, невдалеке, за полями, за дорогой, в леске.

— Значит, жильё поблизости есть. Будет у кого молочка купить? Или коров уже поди и не держат? А так молочка парного бы попить. Целебное, говорят. Все хворости снимает.

— Где ж его теперь взять. На хуторе двое осталось всего жителей. Дед Геронт да тётка Вера. Геронт корову продал давно, а тётка Вера по прошлой осени. Раньше я сам у неё молоко покупал, сметану, творог. Я в город раз в неделю езжу, иногда её захватывал на базар.