Мурманский сундук - [32]

— За что же убили? Причина была? — Гость так и впился в лицо тётки Веры.

— Да какая причина! Милиционер сказал бытовая. Полезли за иконами. Он, видно, проснулся, хотел помешать, они его и убили…

— Жалко вашего соседа.

— Жалко. Так жалко Геронта. Прожили по-соседски, рядом посчитай столько лет. И всегда в добром ладу. А он раньше здесь жил. В молодости был правой рукой Антипа Маркелыча. Всё ждал. Вот, говорил, вернётся хозяин или сын. Но не дождался.

— Ждал, говоришь.

— Ждал. Это доподлинно. Сама знаю. Говорил мне.

Тётке Вере показалось, что незнакомец вздохнул, но она не придала этому значения.

— Из-за икон значит, убили? — переспросил гость.

— Выходит что так.

— А что за странное имя Геронт?

— Странное? Обыкновенное. Он вообще-то татарин, но православный, крестил, как говорила Пелагея, его сам хозяин ещё мальчишкой. Но звали его не иначе, как Ахметка. А уж после революции или даже позже, выдавали паспорта он и оказался по метрикам Геронт. Так и звать стали. Дом-то, когда хозяина уводили, сам Антип Маркелыч поджёг, отстояли его от огня — двор и сени только сгорели, и имущество кое-какое спасли. Когда хозяина увезли, кое-что Пелагея взяла себе, что-то оставила Геронту. У меня иконы от Пелагеи, ценные. Художник тут у нас в соседнем Дурове живёт, так он говорил, что у меня иконы ценнее. Но вот воры не полезли ко мне. Бог избавил. — Она перекрестилась.

— А что художник смотрел иконы?

— Николай? Смотрел. Геронт его приглашал.

— А с собой он ему не давал?

— А зачем?

— Бывает, художники обновляют иконы, реставрируют, чтобы потом продать было можно…

— Да нет. Сколько было икон, столько и оставалось. Все и утащили. Да Геронт не собирался их продавать. А вы посмотрите, какие у меня образа. — Она позвала его в переднюю. — Вот гляньте…

Гость вытащил из нагрудного кармана футляр с золотистым ободочком, достал очки в тонкой оправе, водрузил на нос.

— Старинные иконы, — провозгласил он.

Тётке Вере показалось, что у него дрогнул голос.

— Очень старинные, — ответила она. — Ко мне батюшка из села приходил, говорит, подари или продай образа вновь отстраиваемому храму. Я пообещала, но после смерти…

Гость внимательно осмотрел каждую икону, дотронулся рукой, как бы заряжаясь энергией, исходящей от них.

— Здесь Пелагея жила? — спросил он, оглядывая переднюю.

— Да здесь, — ответила тётка Вера, соображая, как это незнакомец запомнил имя её родственницы.

На тёмном шкафу стояли два старых самовара. Один никелированный, суживающийся книзу, другой желудеобразный, медный, с краном-лопастью, с вмятиной на боку.

— Сохранили самовары? — спросил гость.

— Сохранила. Они вообще-то хозяйские. Пелагея принесла их сюда, когда забрали Загодиных. Дом сгоревший заново отстроили, новых бревён привезли, отдали вновь приехавшим колхозникам, а уж потом председатель Семён Воронин отдал Геронту, когда у него семья появилась, а так он жил в этом доме.

— Семён Воронин?

— Он самый. Хороший человек, справедливый. Его потом билета партейного лишили.

— За что же?

— Да запретил камни на озере взрывать. Есть у нас тут такое недалеко, Глухим прозывается. Хотел там заповедник сделать.

— Вера Григорьевна, — обратился к ней незнакомец, — а не продадите ли мне самовар?

— Самовар? — переспросила тётка Вера. А сама подумала, продавать или не продавать. — А какой вы хотите?

— А вон тот медный, с вмятиной на боку.

— Он худой. Его лудить надо.

— Мне из него не чай пить.

— Зачем же он вам тогда?

— Вы ж из этих самоваров чай не пьёте?

— Нет, — ответила тётка Вера, сражённая наповал этим аргументом.

— Так как?

— Да и не знаю, — ответила она, раздумывая, как бы не продешевить. — Мне-то он незачем. Прежние хозяева из него чаи пивали.

— Вот и хорошо, что хозяева пивали. А теперь хозяев нету.

Гость внимательно разглядывал тёмные бока самовара, подойдя поближе.

— А за сколько вы его купите?

— Сколько бы вы хотели?

— Я не знаю. — Тётка Вера пожала плечами. — Это не коза или корова. Я не торговала такими вещами.

— А я не покупал. Тыщи рублей вам хватит?

У тётки Веры глаза из орбит чуть не вылезли.

— Это миллион старыми?

— А что? Нормальная цена. Видите ли, я коллекционирую старые вещи.

— За что же такая большая цена. Неужто золотой он?

— Конечно, не золотой. Антиквариат. Он — дореволюционный.

— Что так, то так.

— Ну, так по рукам, Вера Григорьевна?

— По рукам, — согласилась хозяйка.

Незнакомец достал из кармана толстый кошелёк, отсчитал деньги, подал тётке Вере.

— Здесь ровно тыща, — сказал он.

Тётка Вера пересчитала деньги.

— А кроме самовара от прежних хозяев больше ничего не осталось? — спросил незнакомец, держа кошелёк в руках и не убирая его.

— Ничего, наверное. Посуда была, так побилась, некоторые украшения у Пелагеи были, так в войну выменивала на хлеб, на муку, на сахар. В войну ох, как тяжело приходилось… Сервиз фарфоровый у меня есть, но я его не продам.

— Можно взглянуть?

— Он у меня в сундуке спрятан.

— Тогда не надо. Раз не продажный…

— Берегу, как память о тётке.

— Память надо беречь, — проговорил мужчина.

Он достал из кармана продолговатый предмет с небольшим отростком. Нажал кнопку. В рации затрещало. Чужой голос что-то ответил, что именно тётка Вера не расслышала.