Муравьиный мед - [11]

– Ты же не поверишь, если я скажу, что жизнь моя была легкой? – сдвинул брови Зиди.

– Не поверю, – кивнул Яриг. – Но и расспросами мучить тоже не стану.

– Ну так и не мучай! – Зиди поймал отрыжку в кулак, тяжело поднялся из-за стола, застыл в раздумье, прежде чем возвращаться в потайную каморку, повернулся на здоровой ноге. – Благодарен я тебе, Яриг, поэтому скажу. Весной конг на баль войска двинет. А не двинет, так серокожие из-за гор накатят. Злые они будут за посла, которого конг зарубил, очень злые. Всех, кто под руку попадется, резать будут. Я уж не говорю, что колдуны Суррары могут теперь войска из-за пелены выставить. Она же только магов сдерживает. Те, кто грабит и убивает, но силой дурной не пользуется, всегда сквозь пелену свободно проходили. Видишь как? А жреца моего народа теперь нет, охранять баль некому. Крепости и башни бальские долго не простоят, и в чащах на век не спрячешься. Горят они порой, понимаешь? Может, кто измоей семьи еще жив. Спешить мне надо, близких спасать, уводить их за речку Мангу в сеторские леса.

– Не доберешься ты домой до зимы, – поскреб ногтем переносицу Яриг. – Да и не спасут тебя сеторские леса, если конг или степняки бальские леса пожгут. Я уж не говорю, что лошадка, на которую твоих медяков хватило, смерть как облегчение за каждым поворотом выглядывать будет. До Борки, скирского каменного запора, еще добраться надо. А минуешь Борку, дальше путь еще труднее завернется. В приграничье дозоры стражников хуже разбойников. Тут и золотым не откупишься, а уж с твоими богатствами и думать нечего. Да и про Седда не забывай: пока он твою голову на пику не насадит, не уснет. Думаю, что и Ролл, чьего раба ты на деревяшку нанизал, тоже возлюбить тебя не успел. Тебе личину менять надо, наниматься охранником к богатому купцу из тех, что последние караваны перед зимой на восток собирают.

– Кому нужен хромой охранник? – поморщился Зиди. – Никакая личина мою хромоту не скроет. Да и нет сейчас купцов в Скире, ты лучше меня знаешь. Две недели уж как они ярмарку покинули, в воскресенье последний торговый день, а затем и крестьяне из города уйдут. Купцы теперь в Деште, и караваны не в бальские земли, а на запад – в Урисс, в Дуисс, в Гивв собирают. А туда мне дороги точно нет. Нет, Яриг, я уж сам как-нибудь.

– Ну, смотри, – протянул трактирщик. – Только ты уж постарайся, чтобы я забыл о тебе и не вспоминал никогда.

– Не сомневайся. – Зиди погрозил пальцем и нырнул в узкий коридор, словно пьяный под забор повалился.

Последняя воскресная ярмарка на то и была последней, чтобы высыпать всем городом на узкие улицы, всласть наругаться с торговцами, потратить с умом бедняцкую медь или хозяйское серебро, закупить на зиму муку, зерно, овощи, сушеные фрукты, мед, вино, соль, уголь. И после ярмарки торговля не прекратится, да у лавочников уже не выторгуешь лишнюю монету. Другое дело – крестьянин, у которого товара воз, и не один. Ему порой легче цену снизить, чем обратно богатство, тяжким трудом наработанное, нераспроданным везти. Поэтому и стояли ряды возов между людскими реками. Мешался запах конского навоза с запахом сыров и копченых колбас, и несся над рядами крик птиц и хрип сорвавших голос продавцов. Лились на изгаженную мостовую конская моча и прокисшее вино, и шныряли в плотной толпе воры и продавцы сладостей. Размахивали руками начетчики у деревянного помоста, где сцепились в схватке на поясах широкоплечие сайды, и звенели шпорами мытари, оглядывая торговцев и выспрашивая ярлыки, да орал озорные куплеты базарный шут, взобравшийся на промасленный столб.

Шум, гам, смех, возмущенные крики обворованных или обманутых, хлопанье крепких ладоней по поводу удачных сделок и похлопывание по плечам знакомых и родственников; звон молотов над наскоро выставленными кузнечными рядами; мычание коров, жалобные крики нерадивых или больных рабов, от которых хозяева пытались избавиться, чтобы не кормить их зря в зимнее полусонье, – кого она могла удивить, последняя ярмарка? Ведь не было уже заезжих купцов с привозными диковинами. Отбыли они с караванами еще полмесяца назад – смотали прозрачные ткани, сгребли золотые и серебряные безделушки, закупорили сосуды с благовониями, замкнули сундуки с магическими шутихами и зловещими амулетами и исчезли. Остались только местные торговцы, которые эту ярмарку наизусть знали, которые не за золотыми в кошелях всесильных танов охотились, а за медью и серебром в кулаках ремесленников да городского отребья.

Всё на последней ярмарке было привычным и для зажиточных и для беднейших жителей всесильного Скира, что, не имея даже крыши над головой, все равно считали себя не ровней иноземцам. Минует полдень, сгустятся сумерки, и останутся от людской толпы только мусор и грязь, что всю ночь будут вывозить городские уборщики, а пока еще ярмарка и до половины не добралась. Аилле только поднялся над городом, едва оживил ярким светом мрачные башни танов, которые были столь высоки, что огромная площадь перед величественным дворцом казалась всего лишь набухшим от людского переизбытка переулком. Не проникает ярмарочный гомон сквозь толстые стены, но если рука, соблазнившаяся теплыми лучами, откроет окно, и в дальние покои вторгнутся шум и гам.