Муравечество - [117]
В конце концов я засыпаю, привязанный — снова слишком туго — к своему спальному креслу.
Во сне я новеллизатор. По крайней мере, поначалу. В других снах я стану другими людьми. Многими другими. И все же останусь новеллизатором, но вдобавок стану и всеми остальными, одновременно. Нет, скорее по одному за раз. То есть по одному за раз, плюс одновременно с каждым из этих отдельных людей — новеллизатором. Трудно объяснить. Ладно, представьте череду колышков — может, на конвейере, но не совсем, скорее на чем-то вроде рогатки, и если пять колышков, или, вернее, бугорков, или, вернее, протуберанцев, составят борелевское множество… Нет, это уже что-то другое… Возможно. А может, и оно, но… По правде говоря, я не знаю, что такое борелевское множество. Хотя точно где-то про него слышал. Это уже больше, чем может сказать большинство. И не то чтобы мне неинтересно, что такое борелевское множество, но, когда я читал про него в «Википедии», я ничего не понял. Сказать честно, мои познания в области математики ничтожны. Я не солгу, если скажу, что в Гарварде моей второй специальностью была математика, но узнал я там немного. Сдал только благодаря завышению оценок. Мне за это — во сне — всегда стыдно. Во сне я просто не такой умный. Во сне лучший ученик по математике из моей старшей школы уже стал профессором молекулярной вирусологии с йельским дипломом. В старших классах я говорил себе, что из нас двоих я интереснее. Почему он и получил идеальные тысячу шестьсот баллов по SAT[106] — потому что всегда учился; только этим и занимался. Тогда как я был артистического склада, полный грез, поэзии, глубокой печали, энергии и мятежной любви к театру абсурда. В Гарвард поступил благодаря стипендии по киноведению. Оно тогда было популярно в Лиге плюща. Приносило деньги университетам. Мы соревновались с другими институтами в десятиборьях по критике при забитых аудиториях. В семидесятые, то волшебное десятилетие американского кино, фильм мог иметь важное культурное значение. Теперь-то, конечно, кино на обочине. Теперь все любят вирусологию. Теперь почитают моего заклятого врага-вирусолога, который занимается важным делом и разрабатывает вакцину от круглых червей — вакцину, что поможет сотням миллионов людей и повредит сотням миллионов червей.
А я новеллизатор.
В реальной жизни я не новеллизатор. Их вообще почти не осталось. Но во сне я новеллизатор, причем успешный. Как новеллизатор во сне я написал несколько известных новеллизаций. Моя новеллизация «Крестный Отец 1» обошла в продажах роман Марио Пьюзо «Крестный отец». Мне хватило прозорливости добавить к названию «1» еще до того, как анонсировали второго «Крестного отца». За это меня заслуженно хвалили. Феминистки и феминистические критики превозносили мои страницы двадцать три и двадцать четыре за утонченный уход от женоненавистнической «сосисочной вечеринки» Пьюзо к женоцентричной эротике. Некоторые даже назвали их wymyn-центричными[107]. Один даже дошел до того, что назвал это wymyn-цинтричними. Вот какие они женоцентричные. Впрочем, другие объявили книгу примером тренда «патриархальный волк в девичьей шкуре», настаивая, что мужчине, воспитанному в нашей больной культуре, в принципе не понять — куда уж там изобразить — здоровые сексуальные отношения, не основанные на доминировании, унижении, изнасиловании и всем прочем плохом, что мужчины не считают плохим. Меня задели. Я же правда старался. Во сне я все это считаю плохим, как и в реальной жизни. Во сне я стараюсь быть социально ответственным, или, точнее, политически корректным, или, точнее, хорошим, или, точнее, просто приличным, или, точнее, не оскорблять никого, особенно женщин, которых я а-ба-жаю до умопомрачения, — а все эти качества требуются по моей работе, а именно на должности старшего партнера в компании киномаркетинга, в отделе новеллизаций. Я всегда старался быть хорошим мальчиком. Всегда. Не так уж просто постоянно переживать, что о тебе подумают другие, особенно женщины. Представьте себе на минутку такую работу. Представьте все, на что я шел во благо женщин.
Меня тошнит от самого себя.
Но даже после получения трех наград «Книжник» (ранее «Лиза») от Международной ассоциации авторов сопутствующих произведений (она же IAMTW, произносится «ай-эм-твэ») мне стыдно за свою профессию; я, так сказать, презираю самого себя. В конце концов, я не романист, которым всегда мечтал стать в молодости во сне; я всего лишь новеллизатор. Во сне я учился в Айовской творческой мастерской, а лучше ее как во сне, так и наяву не найдешь. Айовская среди творческих мастерских — то же самое, что программа молекулярной вирусологии Йельского университета среди программ молекулярной вирусологии. Наяву я не учился в Айовской творческой мастерской. Наяву мне приходилось ее гуглить, чтобы узнать, есть ли в ее названии апостроф, а если есть, то где конкретно, чтобы не опозориться. Но во сне я отлично знал, где апостроф, и учился в ней, и однажды именитый романист Дон Делилло вернул один из моих рассказов («Невероятная перхоть Дэниэла Д. Деронды») с припиской:
