Муравечество - [109]

Я набираюсь смелости и заговариваю с клоунессой. Оказывается, ее зовут Лори, и когда-то она работала в бродячем цирке с каким-то там названием (я не особо слушал), а потом стала слишком стара для профессиональной клоунады. Карьеры клоунесс — как и гимнасток, и балерин — недолговечны и завершаются, когда им становится чуть за двадцать. Это невероятно несправедливые, двойные сексистские стандарты, что мужчина может выступать чуть ли не до восьмидесяти и часто — в паре с неуместно молодыми клоунессами в роли жен. Я соболезную Лори, которая в свои тридцать все еще достаточно привлекательная клоунесса. Кажется, этим я зарабатываю пару очков и приглашаю ее выпить после работы. Прямо после работы. Она соглашается.

— Меня немного смущает, что я сижу в баре в полном гриме, — говорит Лори.

— Ну что ты. Ты самая обаятельная женщина в заведении. Как среди клоунесс, так и нет.

— Хорошо, — говорит она. — Спасибо.

— Скажи, что ты конкретно за клоунесса?

— Ты хотел сказать, что я была за клоунесса.

— Нет. Я настаиваю на том, что ты все еще клоунесса в самом расцвете сил. Я считаю, что принудительный выход на пенсию для клоунесс — это национальный позор.

Она улыбается.

— Ну, таких, как я, называют «жонглирующие инженю».

— Ты жонглируешь?

— Да. Я — мастер падать на задницу и делать трюки с ведром конфетти.

Я осторожно поправляю член.

— Я люблю клоунов, — говорю я. Чтобы прощупать почву. Если она поймет меня неправильно (то есть правильно), смогу правдоподобно выкрутиться.

— Правда? — говорит она.

Понятия не имею, как именно она меня поняла. Из-за клоунского грима сложно разглядеть нюансы мимики. Она вечно улыбается, как чудовище из ада.

— Правда, — говорю я.

— Ох, — говорит она. — Я слишком старая для этого грима! Я убого выгляжу.

— Нет, — говорю я, вскользь, быстро касаясь ее руки.

Пауза.

— Ты где-то здесь недалеко живешь? — спрашивает она.

— У меня довольно маленькая квартира.

Не хочется ей говорить, что у меня нет кровати, на случай если я неправильно ее понял, но я пытаюсь намекнуть. Полагаю, заниматься сексом в моем спальном кресле будет неприятно.

— Студия?

— Очень маленькая студия. У меня даже места для кровати нет! Представляешь? Вот настолько маленькая!

— Ox, — говорит она. Она разочарована? Моя бедность вызывает у нее отвращение? Будь проклят чудовищный грим. Совершенно не дает прочесть ее эмоции.

— А ты как? — спрашиваю я. — Далеко живешь?

— Западная 50-я, квартира на весь этаж. Неловко признаваться, но с квартирой мне помогают родители.

Она говорит, что мне вовсе не стоит стыдиться бедности.

— Мило, — отвечаю я. — Прекрасно, когда есть родители.

— Скажи, а? — говорит она и смеется.

Я смеюсь. Несколько минут мы в неловкой тишине потягиваем наши напитки. Затем снова смеемся. Затем снова замолкаем. Все это очень странно.

— Хочешь посмотреть? — наконец спрашивает она.

— Посмотреть на что? — говорю я, все еще стараясь избежать оплошностей.

— Ох, — говорит она.

Кажется, я ее обидел, хотя на лице у нее все еще красуется огромная, красная, нарисованная улыбка. Я что, все испортил, пытаясь притвориться, что не понял ее приглашения? Я иду в наступление.

— А, так ты про квартиру? — говорю я.

— Эм-м, — говорит она. — Знаешь, я даже не знаю. Просто подумала, тебе будет интересно увидеть квартиру на весь этаж в здании с довоенной проектировкой. Если, конечно, любишь архитектуру.

— Я не большой фанат архитектуры…

Зачем я это сказал? Просто вырвалось. Просто не хотелось, чтобы она подумала, будто я фанатею от архитектуры. Не знаю, почему мне было так важно прояснить этот момент. Просто хотелось выглядеть нормальным. Зря.

— А, ну ладно, — говорит она.

— Но знаешь что? — продолжаю я. — Мне нравится Западная 50-я.

Что это вообще значит? Что я пытаюсь сказать? Надеюсь, она не станет уточнять.

— О, правда?

Кажется, она взволнована. Это многообещающе.

— Да, Западная 50-я — это десять кварталов прекрасных зданий! — добавляет она.

— Это точно, — соглашаюсь я.

Что напишут в моем некрологе? Вот о чем я размышляю, пока мы направляемся на запад. Я часто это себе представляю. Не только некролог, но и сетевые панегирики в виде твитов от людей из кинобизнеса. Rest in power[95], глубокомысленные цитаты из моих произведений, упоминания о моей самоотверженности, моей дружбе, как я приносил суп или утешал приятеля с разбитым сердцем (надо бы не забыть хоть раз кого-нибудь утешить), зубовный скрежет о том, что я был слишком молод, то, что я был «критиком для критиков». Представляю, как оказываюсь в тренде. Лишь ненадолго. Всего на день. Я не жадный. Чтобы прийти к приемлемой строчке в рейтинге трендов, в жизни еще многое нужно успеть сделать, но открытие и толкование фильма Инго Катберта — это важный шаг к достижению поставленной цели. Это будет славный день. Они пожалеют, что я ушел, в то время как множество менее талантливых и более злобных белых мужчин в кинокритике продолжают процветать. Есть даже злые кинокритики из числа меньшинств, но об этом нельзя говорить вслух. Жду не дождусь, когда смогу лицезреть эти излияния скорби и любви. И хотя меня уже не будет и лицезреть я не смогу, я все же верю, что все еще буду и смогу.