Муки науки: ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль - [17]

Сейчас интересно взглянуть на те методологические принципы, которые он сформулировал для советской археологии в столь ответственном томе. Как они выглядят чуть больше чем поколение спустя.

Прежде всего, Рыбаков декларирует, что «дореволюционная отечественная археология оставалась в рамках вспомогательной исторической дисциплины», тогда как восприятие археологами марксистско-ленинского мировоззрения создало «по существу, новую науку, занявшую почетное место в системе исторического знания. Она перестала быть вспомогательной дисциплиной, „довеском“ истории, а стала рассматриваться как одна из исторических наук» (с. 338). Эта идея была введена в обиход не Рыбаковым, а его ментором и конкурентом А.В. Арциховским в развитие старой, еще дореволюционной традиции. Арциховскому принадлежит девиз: археология – это история, вооруженная лопатой. Превращение археологии в технологизированный дубликат истории отвергало источниковедческий статус археологии и открывало путь к безудержному политическому конструированию в археологии взамен разработки вещественных источников истории. Действовал принцип: публиковать не голые факты, а факты с интерпретациями. Но разработка фактов требует много усилий и места. Поэтому на деле публиковались не интерпретации вдобавок к фактам, а интерпретации вместо фактов.

Ущерб от этой установки был слишком велик, Рыбаков не мог этого не чувствовать. В конце главы он внес предложение, подготовленное его замом Ю.Н. Захаруком: учредить «археологическое источниковедение» (с. 340). А что еще есть в археологии, кроме источниковедения? Ныне источниковедческий характер археологии признан в российской науке. Общие исторические проблемы решать не ей, это дело синтеза дисциплин и задача истории, хотя археология и вносит существенный, иногда важнейший вклад в такие решения, и чем древнее эпоха, тем больше эта доля.

В конце главы академик возвращается к этой теме, чтобы отметить «некоторые тенденции ущербного понимания предметной области, задач археологии» (с. 341). Он не называет фамилии конкретных археологов, от которых исходят «ущербные тенденции», – то ли не хочет позорить их перед широкой публикой, то ли не хочет популяризировать их, называя их «ущербные» имена в столь важном обсуждении. Первая «ущербная» тенденция компромиссна: она рассматривает в качестве самостоятельной науки только первобытную археологию, а античную и средневековую – как вспомогательные дисциплины. Я понимаю, что филиппика по этому поводу была направлена против специалиста по палеолиту (очень яростного коммуниста, происходящего из крестьян-бедняков) А.Н. Рогачева, известного существенным вкладом в российскую школу палеолитоведения. Вторая же тенденция проявилась, естественно, «в стремлении ограничить задачи археологической науки только ее источниковедческими исследованиями» (с. 341). Ну, тут камешек был в мой огород, а со мною были согласны другие исследователи (умерший недавно М.В. Аникович и другие), а сейчас это общепризнано, по крайней мере по факту.

На этом методологические соображения, собственно, у Рыбакова заканчиваются. Теоретическая часть заняла всего полстраницы, критика «ущербных тенденций» – еще полстраницы. Дальше идет изложение достижений советской археологии, которыми она обязана марксизму-ленинизму.

Академик превозносит марксистско-ленинское учение, но делает это крайне неловко. Он заявляет, что учение о социально-экономических формациях «само было в известной части своей основано на изучении археологии» (с. 339). Ни в какой части оно основано на археологии не было, поскольку Маркс и Энгельс в известной мере опирались на Моргана, а Морган – это не археология, а культурная антропология или этнография. В рассуждении о прогрессе Маркс попытался опереться на археологию, имея в виду идею о трех веках (каменном, бронзовом и железном). Он утверждал, что эта идея родилась как признание смены материала орудий. Но это было признано уже у древних римлян (Лукреций Кар), а вовсе не у археологов, археолог же Томсен в первых десятилетиях XIX века строил свои выводы о трех веках не на смене материала, а на смене комплексов с режущими орудиями. Смена материала – это не принцип, а вывод. Так что Маркс ошибся: судил об археологических исследованиях издалека.

Что же внес марксизм-ленинизм в отечественную археологию, по Рыбакову?

По красноречивому выражению Рыбакова, «Самым серьезным несчастьем историков была огромная многовековая „пустота“, предшествовавшая Киевской Руси… Археология же заполняет эту пустоту и раздвигает на целое тысячелетие хронологические рамки проблемы». Он поясняет, что теперь эту пустоту заполняет «подробный показ быта славян, носителей так называемой зарубинецкой культуры», а за ней следует «богатейший археологический материал о славянской черняховской культуре II–V вв.» (с. 339). А что, эти культуры Украины и Молдавии не были известны до внедрения марксизма-ленинизма в археологию? Да нет, они были открыты и известны за полвека до Б.А. Рыбакова. Но археологи спорили об их этнической принадлежности. А сейчас, особенно усилиями М.Б. Щукина, доказана принадлежность черняховской культуры германской народности готов, а зарубинецкие памятники остаются спорными. Подлинно же славянские культуры пражского типа VI–VII веков Рыбаков в 1979 году в своей тяге заполнить тысячелетнюю брешь не замечал, хотя они уже были открыты.