Муха и влюбленный призрак - [6]

— Расслабились за лето, — говорил Деревяныч. — Нагулялись до потери сознательности. Пообтрясли яблони и груши!.. Соловьев, тебя тоже касается!

Петька спрятал трубочку в кулак и с сожалением посмотрел на недостреленную муху.

— Это не я, — сказал он.

— Что не ты?

— Ничего.

— А о чем я говорил?

— Что мы учимся не для учителей, а для себя? — предположил Петька.

— Почти угадал, — не стал придираться Деревя­ныч. — Ну и как же ты, Соловьев, учишься для себя?

— Не жалуюсь. Пока без двоек, — с достоинством ответил Петька.

— Заблуждаешься, Соловьев, — непонятно заме­тил Деревяныч, глядя почему-то на Машу. Она под­няла руку:

— Дмитрий Ваныч...

— Алентьева просит оценить ее работу, — понял Деревяныч.

Маша уже смирилась с тем, что пятерки ей не ви­дать. Но тон Деревяныча не обещал и четверки. Неу­жели поставит «трояк» за единственную ошибку?

— Алентьева за лето ничего не забыла и с присущим ей блеском решила и контрольную, и дополни­тельное задание, — продолжал Деревяныч. — Есть у нее, правда, ошибочка или скорее даже описка из-за невнимательности. Так что добротную четверку, да­же с плюсом, я бы Алентьевой поставил. Но Соловь­ев, представьте себе, допустил точно такую же опи­ску в том же самом примере! И сдается мне, что я проверял не две работы, а одну, размноженную в двух экземплярах... — Деревяныч многозначительно помолчал и закончил теплым голосом: — Поэтому и четверочку я вам ставлю одну на двоих. Разделите ее по справедливости.

— Это как? — глядя на муху, спросил Петька.

— Я думаю, тот, кто списал, поставит себе едини­цу. Тогда тому, кто дал списать, достанется тройка. Но можно поделить и поровну — каждому по «паре». Тогда я не узнаю, кто списал.

— А посоветоваться можно?

— Посоветуйтесь со своей совестью, — отрезал Деревяныч. Конечно же, он понял, кто раз в жизни ошибся, а кто как всегда списал. Но ему хотелось, чтобы Петька сам признался.

Маша сидела во втором ряду, Петька в первом. Вчера Деревяныч расхаживал по классу, и у него за спиной Петька перебрасывал ей записки: «У тебя ка­кой вариант?», «Спасай! Тону!». Но сейчас обменять­ся записками не удалось бы: Деревяныч смотрел только на них.

Петька показал Маше четыре пальца.

Она мотнула головой и показала три пальца, а по­том один. С Деревянычем не поспоришь.

Петька четыре раза топнул и четыре раза кашля­нул. Похоже, надеялся, что если все четыре балла достанутся Маше, то Деревяныч не влепит ему еди­ницу, а разрешит переписать контрольную. «Как хо­чешь», — пожала плечами Маша и поставила себе четверку.

Когда они подошли к Деревянычу, в Петькином тетке тоже красовалась нахальная четверка!

— Опять одна работа в двух экземплярах, — заметил Деревяныч, снимая колпачок со своей знамени­той ручки с золотым пером. (Он ее привез из Гон­конга, когда был штурманом дальнего плавания.) Перо нацелилось на Машину фамилию в журнале. Она вторая в списке, а Петька двенадцатый. — А по­скольку четверка у вас одна на двоих...

Никто не верил, что Деревяныч способен на та­кое низкое коварство. Если ставить двойки всем, у кою списывают, ни одного отличника не останется. Поэтому Маша собрала волю в кулак и не стала вы­давать Петьку. Петька тоже собрал волю в кулак и не сознался.

— ...И поскольку я просил вас разделить ее по справедливости, — медлил Деревяныч. Он ждал, что Петька скажет: «Это я списал!»

А Петька улучил момент, когда Деревяныч накло­нился над журналом, и отважно показал ему язык.

Кто-то хихикнул.

Деревяныч вскинул голову и с изумлением уставился на язык. Как будто раньше не знал, что у лю­дей во рту бывают эти странные розовые отростки.

Золотое перо клюнуло страницу... Маша отверну­лась.

Класс затих. Стало слышно, как осатаневшая му­ха с разлета шмякается в стекло. Настя Шушкова с первой парты заглянула в журнал и двумя пальцами показала всем, что да, «пара», и не Петьке, а именно Маше. Петька прикусил высунутый язык. Он поро­зовел, покраснел и стал наливаться уже вовсе нече­ловеческими, свекольными цветами.

— За что ж вы Алентьевой-то, Дмитрий Ваныч?! Это же я, я у нее списал! — тараща глаза, выдавил Петька и бросился вон из класса.

— К морю побежал. Топиться. Он в Алентьеву втрескался, — пробасил с последней парты второгодник Боня Билоштан по прозвищу Боинг. — Дмитрий Ваныч, а в натуре, за что вы Алентьевой? Вы, что ли, ничё не соображаете?

На хамство Боинга давно махнули рукой. Он про­сто не умел разговаривать по-другому.

— Я много чего соображаю, — ответил Деревяныч. — Например, я соображаю, что сейчас ты догонишь Соловьева и посмотришь, куда он пойдет. Из­далека, ненавязчиво.

Схватив сумку, обрадованный Боинг рванул за Петькой. Выскочил в коридор и крикнул из-за двери:

— Ага, довели Соловья, а теперь заменжевались?!

Деревяныч как ни в чем не бывало стал рассуж­дать на тему: «Списывая, ничему не научишься, по­этому, кто дает списывать, тот вредит своему другу». Кажется, он сам жалел, что поставил Маше двойку. Но бывший штурман дальнего плавания не собирался давать задний ход.

На перемене все бросились к Маше. Кто для уте­шения лепил ей на плечо переводную татушку, кто совал календарик с «Кадетками».