Мудрость Салли - [47]

– Что бы Габриель хотел, чтобы ты сделала?

Ответ приходит моментально, словно из ниоткуда.

– Он бы хотел, чтобы я танцевала.

Я поверить не могу, что сказала эту глупость вслух, но Салли просто улыбается и кивает. А потом я вспоминаю, как он покачивался на своих неуверенных пухлых маленьких ножках, визжа от восторга и хлопая в ладоши. Каждый раз, когда он слышал любимую музыку, он начинал танцевать, но больше всего он любил, когда я танцевала с ним вместе.

– Мама, танцуй! – командовал он, протянув ко мне ручки.

Пожалуй, это не так уж глупо. Словно Салли задавала вопросы, заранее зная ответы. И вдруг она встает и начинает напевать какую-то смутно знакомую мелодию. А потом начинает танцевать. Я не знаю, плакать или смеяться, когда она берет меня за руки и поднимает, чтобы танцевать вместе. Мы с местной чудачкой вальсируем по кладбищу под «Жизнь в розовом свете». Салли смотрит на меня и улыбается.

– Когда для кого-то из твоих любимых умолкает музыка, ты не прекращаешь танцевать. Ты танцуешь дальше и для них тоже.

Мы снова садимся на скамейку, Салли немного сбилась с дыхания. Она залезает в карман, достает носовой платок и осторожно разворачивает его. Внутри лежит маленькое, изящное золотое кольцо – на нем выгравированы цветы и инициалы, слишком мелкие, чтобы я смогла прочитать. Салли протягивает его мне.

– Это моей мамы, и я хочу отдать его тебе, потому что ты помогла мне. Я очень долго его искала и наконец нашла. И держала в кармане, пока снова не встретила тебя.

– Спасибо.

Я надеваю кольцо на мизинец. Не знаю, танцы ли тому виной, кольцо или компания, а может, все вместе, – но мне становится легче.

– Мне пора возвращаться. Хайзум ждет прогулки.

– Твой пес. Огромный, здоровый, волосатый кобель.

– Он самый.

Мы вместе спускаемся с холма, проходя могилу малышки Мэри. Когда мы поворачиваем к воротам, я останавливаюсь и поднимаю маленькое белое перышко, лежащее на траве. Я делаю это машинально. Когда-то давно я прочитала, что белое перо – признак ангела. Глупо, конечно, но я продолжаю их подбирать. Так делал и Габриель.

– Это ангел, – объясняю я Салли, которая наблюдает за мной с любопытством. – У меня их целый карман.

Салли качает головой и смеется.

– Не держи ангелов в кармане. Отпусти, пускай летят.

37

Элис

Следует полностью осознавать последствия даже одного смертного греха. Вы теряете милость Божию. Уничтожаете покой в душе, лишаете себя райского блаженства, ради которого вы созданы и прощены, и обрекаете себя на вечные кары.

«Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. С моей прошлой исповеди прошло двенадцать лет…»

Фраза вновь и вновь звучала у Элис в голове, но она не могла заставить себя произнести ее вслух. Это было слишком давно, и ее грех был слишком велик. Но если ее опасения оправданы и она умирает, искупление – единственный путь к спасению.

Предвестниками беды стали коробки с бумажными салфетками и две медсестры. Она просидела в приемной больше часа, и у нее было полно времени, чтобы определить, какой кабинет хороший, а какой – плохой. В первом сидел одинокий врач, чьи пациенты заходили и выходили каждые пятнадцать минут. Женщина, которая зашла во второй кабинет, до сих пор не вышла. Но выходила одна из медсестер, чтобы принести пластиковый стаканчик с водой, и Элис видела коробки с платками сквозь открытую дверь. Когда ее наконец позвали (после того, как предыдущую пациентку с опухшим от слез лицом вывели под руки две медсестры), ее с улыбкой поприветствовал врач азиатской внешности, пожал ей руку и пригласил сесть. Она почти ожидала увидеть на вешалке черную мантию с капюшоном и серп, прислоненный к стене. К ним быстро присоединились медсестры, и доктор просмотрел документы в открытой перед ним папке. Его слова покружили у нее над головой, словно воробьи, прежде чем осесть в правильном порядке и с внятным значением.

– Боюсь, у вас рак.

Элис не понимала, почему он боится. Это у нее рак, а не у него. И в глубине души она знала об этом уже несколько недель – с того момента, как нашла у себя маленький твердый комок. Но старалась не обращать на это внимания, надеясь, что он исчезнет сам по себе, и страшась даже думать о том, что будет, если этого не случится. Медсестры смотрели на нее, сначала взволнованно, потом удивленно. Она не плакала. Платочки, торчащие из коробок, как безе, были не нужны. Опухоль была быстрорастущей, третьей степени. Понадобится операция, химиотерапия и лучевая терапия. А потом они посмотрят. Медсестры, и даже сама Элис, ждали слез, но слезы не шли. Медсестры казались обеспокоенными, словно боялись, что она восприняла новость недостаточно серьезно. Слезы были нужны для подтверждения, но их не было.

Зато с тех пор их пролилось много. Но не по ней, а по Мэтти и из-за ужасающего осознания правды. В конце концов. Если она умрет, что с ним будет? Препараты химиотерапии высасывали из нее жизнь, отравляли, надеясь вернуть ей эту жизнь чистой, отполированной и без рака. Но это казалось таким маловероятным. От усталости она проваливалась в забытье, но мирно поспать удавалось крайне редко. Она держала глаза закрытыми, чтобы беречь силы и не моргать. Но грядущая судьба Мэтти была грузом, по сравнению с которым все остальное казалось пустяками. Она уже давно понимала, что нужно рассказать ему правду. Но как подобрать слова? И что будет с ее драгоценным сыном? Холодными белыми пальцами она сжимала красный молитвослов. Когда-то он принадлежал ее Нетти. На титульном листе она написала: