Мудрость - [17]

А свою былую юность

Крепко к сердцу бы прижал.

С нею, сильной и крылатой,

Не боялся б ничего…

Враг не мог сразить Гамзата.

Старость, ты страшней его.

За мир!

Над могилой братской шепчут травы,

Колос наливается опять.

Мы – живые – не имеем права

О друзьях погибших забывать…

Песни сложены о Шаумяне.

Наша память времени сильней.

Помним: расстреляли англичане

Шаумяна и его друзей.

В девятнадцатом, коней пришпорив,

Не дали мы отдыха клинкам,

Знаем, кто оружье из-за моря

Присылал заклятым белякам.

Обманулся враг в своих расчетах:

Нас навеки сокрушить нельзя;

И живут на всех земных широтах

Наши настоящие друзья.

Мы спокойны! Маяки свободы

Над Москвой пылают в синеве,

И борьбу за мир ведут народы

Всей планеты с нами во главе!

Знамя жизни

Кто добрый дар отверг, бесясь от жира,

Придет в нужде просить его потом.

Не лучше ль мир принять во время мира,

Чем после боя клянчить со стыдом?

Кто не умом руководил, а злобой,

Тот ничего хорошего не жди.

За здравым смыслом следовать попробуй,

А злоба пусть плетется позади.

Начать войну иному забияке —

Простейшая из всех простых задач.

Но выйдет ли задира цел из драки?

Снесут башку – по барышам не плачь!

Узнаешь боль гнилого зуба

Как, ты коль сам не испытал ее?

Кто не испил военных бедствий кубок,

Тот пил ли в жизни горшее питье?

Не лучше ль деловых расчетов холод,

Чем жар артиллерийских канонад?

Держать в руке удобней серп и молот,

Чем шашку иль винтовочный приклад.

Оружье жрет людей, народы губит,

А серп и молот кормят род людской;

И что нужней, что люди больше любят,

Доказывать нет нужды никакой.126

Но в тех ума, конечно, очень мало,

Кто, лжи своих господ поверив вновь,

На мельницу обжоры-капитала,

Как воду, лить свою согласны кровь.

Под знамя жизни, мирной и счастливой,

Большевики не потому зовут,

Что сами слабосильны иль трусливы:

Природа их – свобода, мир и труд!

Мир сильнее войны

Мне за семьдесят, я старик,

Но родился дважды на свет:

Старой жизни закон я постиг,

Новой жизни увидел рассвет.

Мне знакомы народов дела,

Голова недаром в снегу,

И добро отличить от зла

Я без помощи всякой могу.

Много слышал я слов на веку, —

Всех дороже мне, старику,

Большевистский призыв: «За мир!»

С ним вступили мы в новый мир.

Мир! Свобода и братство в нем,

И покой и богатство в нем,

В нем единство смелых людей —

Слова нет честней и добрей.

Есть ужасное слово – «война».

В нем печаль и тревога слышна,

В нем рыдание вдов и сирот,

В нем проклятье из рода в род.

Сыновей не рождает война,

Сыновей поедает она,

Жадный враг никогда не сыт —

Так народная мудрость гласит.

Дагестанский обычай таков:

У бодливых, глупых быков

Отрезать острия рогов, —

Есть рога и у наших врагов.

В дагестанских горах и в степи

Держат злых собак на цепи:

Нам такие же цепи нужны

Для зачинщиков новой войны.

Пусть, друзья мои, расцветут

В нашем доме наука и труд.

Пусть венчает наш дружный дом

Знамя с молотом и серпом.

Ну, а ежели скажет враг:

«Откажитесь от мирных благ!» —

Что мы станем делать, друзья,

Как поступит наша семья?

Повернемся к врагу спиной?

Нет у нас привычки такой!

Покоримся? Вспять побежим?

Мы делам не учились таким!

Встанем, братья, мошной стеной

Вкруг России, отчизны родной,

Мы, советские люди, сильны,

Ибо мир сильнее войны.

* * *

В наших сутках есть ларцы,

Их всегда двадцать четыре, —

Собираются туда

Нашей совести созданья.

В полночь ясную, когда

Тишина в подлунном мире, —

Отопри их и взгляни,

Каковы твои деянья.

Сколько там никчемных дел,

Сколько важных, настоящих,

Сколько добрых и дурных,

Сколько тусклых и блестящих?

Заслужил ты похвалу

Иль достоин укоризны?

Сколько сделано тобой

Для народа, для Отчизны?

Поэту Махмуду

В нем сто домов, в ауле Кахаб-Росо.

Меня к себе влечет он вновь и вновь.

Здесь вырос ты, певец сладкоголосый,

Здесь, в сакле, началась твоя любовь.

Голубка села только что на крышу.

Еще в тени крыльцо твоей Муи.

Здесь ты мечтал. Мне кажется, я слышу:

Звенят напевы страстные твои.

Здесь ты стоял, а полдень был

дождливый.

Муи косила сено в забытьи.

Ты в хижину ее вступил, счастливый:

Мол, я промок, нельзя ли мне войти?

И по ночам, по крышам с пандурою,

Как джинн, бродил ты, не боясь упасть.

Порой голубке, голубю порою

Ты изливал тоскующую страсть.

О, если с пандуры сорвав оковы,

С горящих уст – прошедшего печать,

Ты ожил бы, и в день свободный, новый

Свою любовь ты мог бы воспевать!

Ты плакал о цветке недостижимом,

А мы тебе вручили б тот цветок.

Твои глаза, что застилались дымом,

Увидели бы времени поток.

На письменах поэзии народной

Ты, горец, вывел золотой узор.

Ты держишь знамя песни благородной,

Возлюбленный Муи, любимец гор.

Еще о славном мастере в печали

И в трауре аварское перо.

Еще слова любви не зазвучали,

Как у тебя, так нежно и остро.

Ты мост любви построил для народа,

Для юношей воздвиг любви дворец,

А сам скитался ты без права входа,

Гонимый и страдающий певец.

Стальное сердце было у подруги:

Его не сжег огонь любви твоей.

Как удержался тонкий стан упругий

Пред мощной бурею твоих страстей?

Ты стрелами пронзаешь наши души:

Как мягок взлет, а попадает в цель!

Вошли твои слова в сердца и в уши, —

Не знали горы строк таких досель.

Ушел певец, оставив виноградник.

Твой сад – в цвету, твои плоды —

в чести:

Пусть начинающий поэт, как всадник,

Помчится к ним, чтоб ветви потрясти!