Мудрая змея Матильды Кшесинской - [77]

– А, понимаю! – всплеснула руками Алена. – Это все равно как хранить бриллианты в кусочках льда, чтобы воры их не смогли разглядеть.

– Вроде того, – кивнул Жак.

– А что случится с сапфиром? – настаивала Алена. – Представьте, что это подлинный сапфир, а не корунд.

– Корунд обесцветится, – последовал небрежный ответ. – А натуральный синий сапфир уже при невысоком повышении температуры бледнеет, а при сильном – сереет и становится непрозрачным.

«Большой серый непрозрачный камень круглой формы», – вспомнила Алена слова Маршана и чуть не заорала: «Да!»

Из «Воспоминаний об М.К.»

Мы поехали в Компьень 1 августа 1941 года и встретили в лагере многих знакомых русских дам. От Нины Кривошеиной, которая побывала там на день раньше, я узнала, что вахмистр Кунц очень падок на лесть и подарочки в виде бутылок вина, что дежурный офицер Венцеле производит впечатление довольно доброго человека, что вещи должны быть хорошо упакованы, записки лучше написать заранее, а еще очень способствует взаимопониманию хороший немецкий. К счастью, я свободно говорила по-немецки.

Все вышло совершенно так, как описывала Нина, вот только дежурным офицером был не Венцель, а лейтенант Фридрих Рицци. Рядом с ним топтался его пришедший в увольнение брат – тоже лейтенант, однако из роты пропаганды, – по имени Карл Рицци. При виде М.К. он пришел в неописуемый восторг, бросился ей представляться и даже ручку поцеловал. Оказывается, их отец в свое время служил при германском посольстве в Санкт-Петербурге и бывал в Мариинском театре на спектаклях с участием балерины М. К. Он был страстным балетоманом и эту страсть передал одному из сыновей. Что самое интересное, любимым балетом Рицци было «Лебединое озеро». Думаю, он не слишком лукавил, когда заявил, что сегодня самый счастливый день в его жизни. А впрочем, мог и лгать, он мне почему-то не понравился с первого взгляда, было в нем какое-то коварство… Хотя, очень возможно, я думала так только потому, что он все же враг, фашист, оккупант!

Впрочем, это не важно. Главное, можно было рассчитывать, что Фридрих создаст сыну М.К. вполне достойные условия существования. Вдобавок Рицци свели М.К. и Андрея Владимировича с комендантом лагеря, гауптманом Нахтигалем, офицером старой немецкой армии, не принадлежащим к партии. Он хорошо относился к заключенным. Иногда он устраивал М.К. свидания с Вово́ у себя в кабинете и давал возможность спокойно поговорить. Однако даже Нахтигаль не мог освободить Вовó, и М.К. с мужем пережили тяжелые три месяца, когда многих заключенных выпускали из лагеря, а Вовó никак не освобождали. У него был номер 119 – и именно 119 дней он пробыл в заключении, которое благодаря Нахтигалю и Фридриху Рицци оказалось не слишком тяжелым. Кстати, по отзывам тех, кто был в заключении вместе с Вовó, он держался мужественно и стойко, ободрял товарищей и оставил у них о себе самое благоприятное впечатление.

Когда Вовó вернулся домой, Карл Рицци был приглашен на экскурсию в студию М.К., где для него был накрыт весьма щедрый аперитив. Карл являлся как бы полномочным представителем лагерной администрации. Фридрих Рицци и герр Нахтингаль вежливо, но непреклонно отказались от приглашения – к большому облегчению М.К., которая прекрасно понимала, в какое неловкое положение попала бы сама и поставила бы своего сына. Могли бы подумать, что он поступился честью ради освобождения! Да им и не слишком интересно было общение с русскими. Зато Карл Рицци воспринимал это как общение с легендой мирового балета. Позвать домой двоих гитлеровцев М.К. не решилась: она сама этого не хотела, и на репутации Вовó и всей семьи это могло сказаться не лучшим образом. Ограничились студией.

Я переводила на этой встрече и, ей-богу, устала от восторгов Рицци. И снова мне чудилось в нем какое-то коварство. Или только чудилось?

Принимали Карла Рицци в студии весьма приветливо. М.К. надела очаровательное черное платье и знаменитую бриллиантовую брошь, подаренную императором, – ту самую «мудрую змею». Прислуживали за столом приглашенные официанты. Потом все разъехались по домам.

Во время обеда произошел один небольшой конфуз: Карл Рицци, желая показать себя знатоком балета, спросил, как поживает Серж Лифарь и дружит ли с ним М.К.

– Да, мы иногда видимся, – ответила она так холодно, как только могла.

На счастье, у Рицци хватило ума не продолжать разговор.

На самом деле М.К. оказалась в непростом положении. Ведь Лифарь, который был своим человеком у Романовских-Красинских, жестоко их разочаровал: он не скрывал симпатий к оккупантам и стал одним из самых известных русских коллаборационистов. Доходило до ужасных вещей, скажем, узнав, что немцы захватили его родной Киев, Лифарь послал приветственную телеграмму Гитлеру. Он частенько бывал в «штабе» парижских коллаборационистов «Дойче Институт», снимался для журнала «Сигналь», который считался органом министерства пропаганды. За свои старания он был назначен руководителем балетной труппы Гранд-опера.

Между прочим, о нем ходил довольно скабрезный анекдот, весьма похожий на правду. Когда началась депортация евреев, на Лифаря, русского по происхождению, поступил донос – якобы он на самом деле иудей. Если его фамилию прочесть наоборот, получится «Рафил». Лифарь был вызван в немецкую комендатуру на довольно неприятный разговор. Тогда, чтобы доказать, что он никакой не еврей, Серж разоблачился ниже пояса и предъявил присутствовавшим веское доказательство, что он не прошел обряд обрезания. Сначала это вызвало истерический хохот у присутствующих, но затем Лифаря едва не арестовали за оскорбление гитлеровских офицеров.