Мстящие бесстрастно - [25]

Я жила в доме моей матери, в квартале ткачей, над которым было простерто крыло Таруш. И на руке я носила серебряный браслет-змею женщин нашего клана. Но все чаще я оставалась в своей лавке близ рыночной площади, там, где была ничья власть. Где люди носили имена давно забытых кланов, а то и не имели клана вообще. От моей лавки до кузницы, которой владел Кайаль, было не так уж и далеко. И вот, оставив поутру дела Кхеву и Оемаи, я вымылась, натерлась ароматным маслом, подвела глаза, брови и губы, что на мой взгляд все равно не могло мне помочь — мне всегда не нравилось мое лицо — надела лучшие украшения и то самое платье из алого шелка, которое так любил Кайаль и, спрятав в волосах длинную граненую булавку-стилет, отправилась к своему другу, пока утро еще было нежным. С моря дул тугой веселый ветер. Цвели сады, и Араугуд пах не рыбой, кожей, дегтем и дымом, а тонким ароматом весны. Город был бел, как никогда, белый мой Араугуд. Я слышала грубовато-восхищенные возгласы мне вслед, видела слишком блестящие взгляды мужчин и завистливые — женщин, слышала ворчание старух и визгливую ругань торговок, но мне было все равно — я шла к Кайалю.

Он работал над серебряным браслетом, судя по узору, для какой-то женщины из клана Мархук. Длинные волосы перехвачены надо лбом и закинуты за уши, лицо сосредоточенное, даже язык высунул. Я подошла тихо, как кошка, и незаметно остановилась у него за спиной. Эсо тотчас же обернулся, учуяв меня. Оружия при нем не было, но я знала, что Кайаль сам был страшным, смертоносным оружием. Взгляд его заметался, но опустить глаза он не смог. Он не прятал свою вину.

— Я ждала, — тихо сказала я. — Что-то случилось?

Он, наконец, опустил голову. Потом снова посмотрел мне в лицо.

— Я не знаю, — почти прошептал он. — Шахумай, я больше не могу. Мне нужно некоторое время побыть без тебя. Я не знаю, что происходит.

У меня упало сердце.

— Ты хочешь сказать, что я не нужна тебе больше? — какой жалкий, какой чужой был у меня голос…

— Нет, не это. Но что-то изменилось. Я не знаю…

Я брела по улицам и не видела улиц. Все было где-то, все было чужое. Я оторвалась от жизни как лист от ветви. Я куда-то падаю…

А на другой день пришел невольничий корабль. Не бог весть какое событие. Но я никогда не забуду его. Кайаль тогда сам пришел ко мне, долго извинялся, сказал, что, может, нам наоборот надо больше бывать вместе, я обрадовалась. Мы пошли вместе к порту, смотреть на корабли как в детстве. С таргаринского корабля как раз перевозили на лодках товар — невольников. Их было около трех десятков молодых женщин и мужчин, все северяне. Наверное, эти люди были рождены свободными или в их краях не было рабов, потому, что у них были лица и глаза тех, кто либо не может смириться с неволей, либо совершенно отчаялся. Несмирившиеся были в цепях, остальные шли сами по себе и не пытались уже бежать. У всех их волосы были обрезаны. Я понимала их тоску только разумом, но не сердцем. У нас в Эшхарине невольники не были редкостью. Но это в основном были бедняки либо разорившиеся, лишенные клана люди, которые сами продавали себя в неволю или лишние дети из бедных семей. Через десять лет они вольны были уйти, но обычно оставались у хозяев до самой смерти, поскольку там был стол и кров. Моя Оемаи была мне как подруга, я никогда не помыкала ей и по глупости своей считала, что все хозяева такие. А этих невольников продавали навечно.

Лодки причаливали одна за другой, таргаринские моряки сгоняли их в кучу прежде, чем увести в дом купца, где их вымоют и приоденут, чтобы в лучшем виде завтра представить на рынке. Вот там-то Кайаль и увидел эту девушку. Она была совсем не похожа на меня — маленькая, крепкая, светловолосая, румяная даже после долгого и тяжелого путешествия в трюме корабля. Я заметила, как смотрел на нее Кайаль, но подумала тогда — вернее, убедила себя в том, что ему просто любопытно посмотреть. А назавтра я узнала, что он купил ее. Он пришел ко мне и сказал об этом так, как эсо объявляют об убийстве.

— Я прошу тебя, Шахумай, сестрица, не мсти ей. Я любил тебя, и ты все равно останешься первой. Требуй от меня что угодно, только не мсти. Сердце человеческое — во власти богов. Прошу тебя, будь сестрой мне, старшей сестрой, которая может приказать брату, но большего я тебе не смогу дать.

Он почти умолял меня. Унижался, как раб. И я поняла, что если Кайаль, эсо, унижается ради этой женщины так, то мне надежды вернуть его нет. Не знаю, как у меня хватило сил сказать хоть несколько слов, но я ответила:

— Я не буду мстить. Я не мщу женщинам. Я не мщу рабам.

Он вздрогнул, как от удара, но сдержался. Я нарочно оскорбила его — а разве я не имела на это права?

— Сестрица, — упорно продолжал он, — наверное, это смешно слышать от мужчины, но я хочу предложить тебе взамен свою дружбу и свою кровь — буду тебе братом.

Конечно, если мы смешаем кровь, то я не буду иметь права мстить ни ему, ни его женщине. Что же, я буду выше тебя, Кайаль. Это все было быстро, как-то наспех. Мы разрезали ладони и соединили руки. Все.

— Теперь уходи. Но не требуй от меня, чтобы я полюбила ее. Она не будет мне сестрой. И уходи. Уходи же!