Мстиславцев посох - [36]

От остальных прихожан внимания пришлому не было никакого: мало ли московитов наезжает во Мстиславль ― торговля с Москвой да с ближним Смоленском и ныне, несмотря на препоны поляков, шла бойкая и выгодная.

По окончании обедни, когда прихожане повалили к выходу, жадно хватая ртами воздух, московит подошел к причетнику, гасившему подле алтаря свечи.

— Аль не познал, Никодим? ― сказал московит, весело, смело нарушив дымную тишину церкви.

Причетник тотчас поднял заросшее светлым волосом лицо.

— Никак Тихон объявился! ― он, помаргивая, уставился на московита.

— Не ждал, Никодим? ― усмехнулся Тихон, помогая причетнику управиться со свечами.

Тот опустил голову, внимательно разглядывая просторный, темной меди поднос, который держал перед собой. На подносе грудой лежали желтые, с оттисками чьих-то пальцев огарки свечей, многие еще чадили.

— Птушка и та помнит место, где вывелась, летит к нему,― отвечал тихим голосом причетник.― Что, насовсем или родню проведать?

— Ты не беспокойся,― Тихон внимательно поглядел в выпуклые линялые глаза причетника.― Старых долгов я не помню. А проведать старые места давно собирался, вот завернул теперь. Путь же мой далек, Никодим.

Причетник, заметно повеселевший, не то с сочувствием, не то с укоризной покачал сплюснутой с боков и влажной от пота головой.

— И куда правишься?

— Призывает меня к себе виленский друкарь, ведомый книжник и ученый лекарь Францишка Скорина, лист его собственноручный мне передали на Москву. Помощники ему потребны в печатню. А мне б дело его обглядеть.

Уловив завистливый взгляд Никодима, Тихон хлопнул причетника по гнутой спине.

— Давай со мной, приятель! Что тебе до конца лет своих коптиться тут?

Никодим втянул в плечи голову, быстро, по-птичьи оглянулся на отворенную дверь церкви, где все еще завивался, вытягиваясь в притвор, радужно-рыжий от дневного света, липкий свечной дым.

— Малевать я не горазд,― отвечал он тонким голосом,― и дети мои малы.

— Жаль, брат, вдвоем бы с верным человеком веселее идтить-то.

Причетник достал из шандала оплывший огарок толстой свечи, задул пламя, осторожно положил огарок на полный поднос, вздохнул.

— Много ты где ходил уж, видно,― он маленькими шажками приблизился к клиросу, неслышно опустил на него поднос.

Тихон засмеялся, расстегнул жаркий суконный кафтан.

— Было, брат. Вот с посольством московским в Римскую землю ходил смотреть-примечать. Высматривали да переманивали в Москву муралей, чтоб могли каменные стены класть искусно, добрых лекарей и механиков хитрых. Смотрел я работу иконописцев тамошних ― понравилось; однако нашим дай волю да подучи ― не хуже римских будут. Вот друкари ихние вельми добрые, а мы бедны.

Причетник кивал острым носом, слушал, сморкаясь в полу широкого промасленного стихаря.

— А скажи-ка,― вдруг переменил разговор московит,― кто это у вас ставень в притворе оздобил так потешно?

Никодим хихикнул.

— Приметлив ты, гляжу. То мальчонка один, купеческой вдовы сын. Отец Евтихий ему покровитель, пригрел сироту, с его дозволу малый и постругал ставень-то. Нам же от того беспокойство: староста недоволен весьма за намек да кое-кто из прихожан состоятельных таксамо ― уж и храм норовят обходить,― причетник наклонился к московиту, зашептал: ― Батюшка же Евтихий усмехается. Пущай, изрек, напоминает грешникам про геенну огненну. Да и мало ли что кому подеялось там. Кажный себя в том зрит, к чему втайне склонен.

От вольного Тихонова смеха причетник аж присел, замахал скоренько длинными рукавами стихаря. Московит же вполголоса:

— Смел поп-то. Но мне бы того мальчонку повидать. Живет далеко ли?

Никодим сощурился, пригладил скудную волосом бороду.

— То Тимофея Мстиславцева сынок. Однако поговори допрежь с батюшкой Евтихием. Дело верней будет. Мальчонка же в Пустынском Успенском монастыре ― в послушниках.

— В монахи готовится? ― Тихон не сумел скрыть досады.

— Школа у них там, в монастыре-то. Однако возможно и пострижение.

Причетник проводил московита до паперти. Не перекрестившись, еще в церковном притворе Тихон надел шапку. Глядя вслед былому товарищу детства, причетник со смешанным чувством зависти и неодобрения покачал головой.

Шаркая ногами и бездумно усмехаясь, он побрел через опустевшую и душную церковь к клиросу, где все еще дымились огарки свечей: толстые ― от богатых прихожан, тонкие, как детский мизинец,― от вдов, нищих странников и незадачливых учеников сапожников с нижней Слободки, где селились сбежавшие от господарей мужики.

В СВИТОЧНОЙ КЕЛЬЕ

Монастырская трапезная имела две пристройки, как бы два крыла, одно из которых выдвинуто было к северу, там обычно помещали приезжих; в южном, более приземистом, находилась свиточная келья.

Недавно Петрок получил от дьякона Гаврилы дозвол бывать там, ибо грамоту затвердил крепко и уважение к книгам имел великое, как объявил о том его наставник. Раньше право такое дано было только Сымону ― купеческого старшины Апанаса Белого сынку, однако усердия тот особого в чтении не проявлял: любил больше уходить за монастырские стены, в сосновые перелески, ловил в петли зайцев, ставил капканы на лисиц, подстерегал барсуков на водопойных тропах. С чернецом ― пропойцею Еремою вытапливал затем барсучье сало, продавал монахам, которые пользовали им хворых в окрестностях и мзду от того имели немалую.