Мстиславцев посох - [24]

Блаженным показался после того банный душистый жар.

В избе потом сидели распоясками, Петроку, как не отнекивался, схимник накинул на плечи шубейку. Хлопца морила сладкая дремота. Слипающимися глазами он разглядывал суровое убранство лесной обители: стол из сосновых плашек, медный с прозеленью, чеканный светец на цепи, киот с древними иконами.

К Петроку подошел пес. Поглядывал неприступно, однако без злобы.

— Гуляюшка,― ласково сказал Петрок.

Пес шевельнул пушистым хвостом.

Схимник подал Петроку выщербленный ковшик с брусничным отваром и лесным диким медом. Горячее питво отгоняло дремоту. Мужики пили, как и предсказывал дойлид Василь, брагу, весьма хмельную. Потом Степка с Пет-роком забрались на полати. Степка тут же сладко захрапел, а Петрок не мог, слушал, о чем толковали схимник с дойлидом Василем.

А те все говорили, вздыхали, смеялись старым воспоминаниям.

— Ведь гостинцы я тебе и не отдал! ― вдруг ахнул дойлид Василь.

Он соскочил с лавы, зашлепал босыми ногами к порогу, к своей дорожной суме. Схимник радовался, как дитя, разглядывая подарки.

— Уж добра ты мне, Василька, навез!

Всплеснул руками, увидев красную, легкую, будто перышко, шубу.

— И кожух! Гляди-тко, черненый, ну чисто боярский! Да он-то к чему мне, лесному затворнику?

— Не век же тебе в схиме сидеть,― щурился дойлид Василь.

Схимник зажал в горсть бороду, ласково из-под косматых бровей глянул на дойлида Василя.

— Однако сказывал бы про свое житье, брате. Слыхал от странников, храм затеяли добрый в месте Мстиславском?

Дойлид Василь кивнул, налег широкой грудью на край стола, пригнул голову, тихо засмеялся, стал задумчив.

— А храм мыслю ставить украсно, однако крепко. Времена беспокойные, что ни лето ― вкруг города пищали гремят, сабли бряцают. Было бы людишкам нашим и помолиться где, и напасть перетерпеть. Ставим три главы, а задумана еще звонница, три вежи поставлено с машикулями в два яруса.

Дойлид Василь извлек из дорожной сумки листок бумаги, легко повел по ней свинцовой палочкой. Схимник приглядывался, одобрительно мычал.

— Славно, брате, весьма славно. Мне бы уж такое не под силу. Новинок много.

Ткнул толстым пальцем в рисунок кокошников.

— Сие у тебя, вижу, от фрязинских дойлидов, и много. У своих бери, брате, у полоцких бы камнедельцев нам поучиться. А звонницу я бы особно не ставил, определил бы в главную шею.

— Го, да ты и ныне майстар хоть куда! ― выпрямился дойлид Василь.― Подпали-ка ты обитель да ко мне в помощники.

Схимник нахмурился.

— Не время еще, Василе, не время. Греховное, бесовское не перекипело. Молитвою да трудом ся смиряю. Задумал же богато. Вот ко чтению приохотился. Келарь монастыря Пустынского книг пожаловал духовных, древних. Мыслю которые из них переписать, ибо слов чуждых мирянам там обильно. Не ведаю, може и греховно то, однако имела бы книга язык, какой матери дали нам с молоком своим.

— Однако и я привез тебе показать кой-что и вижу ― не напрасно,― засмеялся дойлид Василь.

Петрок оперся на локоть, поднял голову. Увидел он, как бережно принял схимник из рук дойлида Василя книгу в новых кожаных досках, как черным кулаком утер вдруг блеснувшие слезой глаза, засиял усмешкою.

— Господи, чудо,― говорил схимник, медленно листая книгу, приглядываясь к буквицам, даже принюхиваясь к ним длинным прямым, как у дятла, носом.

— Что мною еще думано, то мужем сим содеяно уж. Ну, удружил, Василька! Велик же подвиг твой, Франциск Скорина! Пусть же и моя молитва о благополучии твоем дойдет до бога.

Петрок растолкал храпевшего Степку.

— Гляди,― шептал Петрок.― От книги плачет схимник. И плачет, и радуется.

Степка пошлепал губами, повздыхал, посмотрел.

— Книга ― ого! Чудо чудесное,― сказал ворчливо.― Да ты и читать-то еще видать, не обучен?

— Не обучен.

— Просись у дядьки Василя, чтоб обучил, либо к дьячку отдал.

— Нет, не время ныне добрым людям в лесных углах сидеть,― говорил между тем дойлид Василь, расхаживая по прокопченной избе.― Когда доброе молчит, злое главу ввысь тянет.

Схимник сумрачными глазами следил за другом, положив на стол тяжелые руки дровосека и ратника.

К полночи в обители стало тихо. Теплилась перед темным киотом лампадка, вздыхал у порога Гуляй, умиротворенно шуршали по стенам тараканы, в сенцах хрупали лошади. Колядная ночь по-волчьи выла за бревенчатой стеной избы, мчалась по снежным полянам за призрачными лунными бликами.

ОХОТА

Едва забрезжило серенькое утро, схимник был уже на ногах. Вышел в сенцы, задал еще корму лошадям, достал с чердака рогатину, ощупал ножи. Железо подернулось ржавчиной. Схимник взял припасенный для такой надобности плоский камень, принялся точить ножи. «Вжи-жик, вжи-жик!» ― терся камень о железо.

Звук этот, успокоительно-мирный, разбудил Петрока.

Пробудился и дойлид Василь. Сладко зевал, потягиваясь, хрустел суставами...

— Ты что это удумал рогач точить? ― свесил дойлид голову с полатей.

— Хай буде,― отвечал схимник, ставя рогатину в пороге.― Припас головы не ломит.

Скоренько оделись, закусили холодным мясом, напились горячего травного взвару вприкуску со старым медом. Схимник покормил Гуляя. Пес ел неторопливо, без жадности.

— Ешь, Гуляюшка,― сказал схимник.― Тебе ныне труд будет немалый.