Мсье Лекок - [5]

– Только вот, – продолжал раненый слабеющим голосом, – в это дело меня втянул негодяй Лашнёр.

– Лашнёр?

– Да, Жан Лашнёр, бывший актер, который познакомился со мной, когда я был богатым… да, у меня было состояние, но я все промотал… Мне хотелось развлекаться… И он, зная, что я остался без единого су в кармане, пришел ко мне и пообещал, что у меня будет достаточно денег, чтобы вернуться к прежнему образу жизни… И вот теперь я подыхаю, как собака, в этой хибаре, потому что поверил ему!.. О, я хочу отомстить ему!..

Кулаки раненого сжались, словно в последней угрозе.

– Я хочу отомстить, – повторил он. – Я знаю гораздо больше, чем он думает… Я все скажу.

Но раненый переоценил свои силы. Ярость на мгновение придала ему энергии, но ценой жизни, едва теплившейся в нем. Он хотел продолжить, но не смог. Он дважды открывал рот, но из его груди вырывался лишь приглушенный крик бессильного бешенства.

Это было последним проявлением его способности трезво мыслить. Кровавая пена выступила на губах, глаза закатились, тело напряглось. Он несколько раз судорожно вздрогнул и упал на пол.

– Все кончено, – прошептал Жевроль.

– Вовсе нет, – возразил молодой полицейский, вмешательство которого оказалось столь полезным. – Но он не протянет и десяти минут… Бедолага!.. Он ничего не скажет.

Инспектор Сыскной полиции выпрямился, очень спокойно, как если бы присутствовал при самой заурядной сцене, и стряхнул пыль со своих брюк.

– Ладно!.. – сказал он. – Мы все равно узнаем то, что хотим знать. Этот парень – служивый, а на пуговицах шинели есть номер его полка!..

Молодой полицейский едва заметно улыбнулся.

– Я думаю, что вы ошибаетесь, Генерал, – сказал он.

– Однако…

– Да. Понимаю… Увидев его в военной форме, вы предположили… Так вот… Нет. Этот несчастный – не солдат. И я могу немедленно доказать вам это… Посмотрите, подстрижен ли он бобриком, как того требует устав? Где вы видели служивых, у которых волосы спадают на плечи?

Подобное возражение повергло Жевроля в замешательство, но он быстро оправился.

– Неужели ты думаешь, – накинулся он на молодого полицейского, – что я слепой? Я тоже это заметил, но сказал себе: вот парень, который воспользовался отпуском, чтобы не ходить к цирюльнику.

– Если только…

Но Жевроль не терпел возражений.

– Хватит болтать!.. – прикрикнул он. – Мы все равно узнаем, что тут произошло. Мамаша Шюпен-то не померла, эта чертовка!

С этими словами инспектор Сыскной полиции направился к старухе, сидевшей на лестнице. С тех пор как в помещение вошел патруль, она не вымолвила ни единого слова, не сделала ни одного движения. Она даже не взглянула на полицейских. Она просто продолжала стонать.

Жевроль проворно сдернул передник, которым старуха накрыла голову, и она предстала такой, какой ее сделали годы, беспутство, нищета, реки водки и смородинного ликера: сморщенной, усохшей, беззубой, с красными глазами – словом, кожа да кости, такая же желтая и сухая, как старый пергамент.

– Давай, поднимайся!.. – велел ей инспектор. – Твои стенания тут никого не трогают. Тебя надо бы как следует отстегать за то, что ты добавляешь в напитки отвратительные снадобья, от которых у пьяниц воспаляются мозги.

Старуха обвела помещение своими маленькими красными глазами и запричитала:

– Какое несчастье!.. – стонала она. – Что теперь со мной будет? Все сломано, разбито! Я разорена…

Казалось, она расстроилась только из-за разбитой посуды.

– Хватит! – оборвал ее Жевроль. – Почему возникла драка?

– Увы!.. Я не знаю… Я была наверху, чинила шмотки сына, когда услышала спор.

– Потом?

– Я сразу же спустилась. Я видела, как эти трое, которые лежат, приставали к тому, другому, которого вы связали! Невинный бедолага! Это правда, что он не виновен, как правда и то, что я порядочная женщина. Если бы мой сын Полит был здесь, он разнял бы их. Но я, вдова, что я могла сделать? Я кричала, изо всех сил звала на помощь…

Старуха снова села, решив, что сказанного ею вполне достаточно для свидетельства. Но Жевроль грубо заставил ее встать.

– О, мы не закончили, – сказал он. – Я хочу услышать подробности.

– Какие подробности, господин Жевроль? Ведь я ничего не видела.

От гнева уши инспектора начали краснеть.

– А что ты скажешь, старуха, – прорычал он, – если я тебя арестую?

– Это будет большой несправедливостью.

– Тем не менее я тебя арестую, если ты будешь упорствовать в своем молчании. Думаю, пара недель в Сен-Лазаре[1] развяжет тебе язык.

Это название подействовало на вдову Шюпен, словно удар электрическим током. Она тут же прекратила свои лицемерные причитания, выпрямилась, гордо встала перед Жевролем, упершись руками в бока, и принялась оскорблять инспектора и полицейских, обвиняя их в том, что они постоянно придираются к ее семье, поскольку уже арестовывали ее сына, порядочного человека. Она также заявила, что не боится тюрьмы и даже была бы счастлива закончить там свои дни, поскольку в таком случае ей не придется трудиться в поте лица.

В какой-то момент Генерал хотел заставить отвратительную мегеру замолчать, но понял, что это не в его власти. К тому же все полицейские смеялись. Тогда он повернулся к старухе спиной и подошел к убийце.