Мрассу — Желтая река - [12]

Тащили лодку метров сорок. Со стороны это, наверное, кажется пустячком, а на самом деле это такая работенка, что грузчику позавидуешь. Течение сильное, быстрое, и больше половины сил уходит на то, чтобы самому удержаться, не оскользнуться на отшлифованной водой гальке. Лодка длинная, на одиннадцать шпангоутов, ее все время воротит в сторону, и Валере, удерживающему нос, приходится особенно туго. Игнат помогает ему с кормы, мы с адмиралом тянем лодку с боков.

Солнце жарит вовсю. Оно стоит прямо над нашими головами, но не успевает прогревать бегущую со снежников воду, и ноги в кедах скоро леденеют.

На очередном перекате летит шпонка. Хорошо, что это случилось в начале переката, а то плясать бы нам по камням вместе с рюкзаками и перевернутым кораблем.

Шестами подгоняем лодку к берегу. У меня рябит в глазах, и я валюсь в теплую высокую траву. Кузьма пристраивается рядом.

— Тяжко?

— Нет, ничего, — храбрюсь я.

— Не пижонься, старичок. Всем тяжко, — и к ребятам: — Есть соображение — перекусить!..

Мне не хочется ни есть, ни двигаться. И я думаю, что со мной будет дальше, если каких-то пять-шесть часов так меня измотали. Подремать бы! Да куда там… В глаза, уши, нос лезет потревоженная нами мошкара. Сидела бы себе в тенечке, под листьями, так нет — учуяла поживу! И жара ей нипочем.

Встаю, ополаскиваю лицо, шею, руки. Может, предложить выкупаться? Валера с Игнатом меняют шпонку. Липа у них деловые, сосредоточенные. Кузьма орудует ножом, открывая банку тушенки. Ладно, потерпим…

Поздним вечером, когда берег стал давить непроглядной тьмой, и вода отливала холодным рассеянным светом, отказал мотор. Мы только что с трудом, со второго захода, одолели свирепый прижим, выскочили на плесо, и вот на тебе!

— Амба! — сказал Игнат, и короткое это слово в настороженной тишине под молчаливыми высокими пихтами прозвучало для меня зловеще.

А ребятам хоть бы хны — ни минуты не медля, принялись за дело: разводят костер, ставят палатку, готовят ужин. Я, разумеется, помогаю, как могу.

Местечко, как выяснилось поутру, оказалось великолепным. Ни для лагеря, ни для рыбалки лучшего, на мой взгляд, и желать было нельзя.

На взгорье — ровная, поросшая папоротником поляна. Сухостоя для костра — завались. Метрах в пятидесяти под крутой подпирающей небо мраморной скалой глубокий омут — раздолье для спиннингиста. Повыше, за перекатом, длинное и тоже глубокое плесо. Ниже омута влево уходила не то протока, не то курья. Скорее — протока, потому что вода мчалась по ней почти с той же стремительностью, что и по основному руслу. Значит, принятый за коренной левый берег был островом.

Игнат отвинтил мотор, вынес его на берег, выбил шпонку, снял винт. Втулка оказалась разработанной настолько, что приходилось удивляться, как мы вообще передвигались.

— Алкаш несчастный! — Игнат скрипнул зубами. — Сколько раз себе говорил: ни одному слову алкоголика верить нельзя, у них же психика нарушена, только бы выпить, а там хоть потоп. Я ж ему четвертную по возвращении пообещал, и что мотор доставим в полной исправности. Хоть бы глазом моргнул, пьяница беспробудный…

Такую длинную тираду я слышал из уст Игната впервые. Здорово надо было ему разозлиться, чтобы ее произнести, да еще на одном дыхании.

— Вот и верь после этого людям, — пропел Кузьма дискантом.

— Не ерничай, — оборвал его Игнат. — Даже до Кылзага не добрались.

— Доберемся, Игнатушка, доберемся. Какие наши годы… А вот что сейчас делать будем?

— Мотор чинить будем.

Валере явно не хотелось возиться с мотором. Он крутился возле зачехленных удочек, копался в рюкзаке, подбрасывал в ненужный уже костер сучья, вздыхал, зевал, почесывался.

Кузьма переглянулся с Игнатом и, хотя Валера ни о чем не просил, сказал:

— Ладно, идите с Волнушечкой. Без вас управимся. Только чтоб к трем, не позже, обратно.

Как же они хорошо знали своего матроса!

— О чем разговор! Мы только так, на разведку, — Валера вмиг переменился. Грузная его фигура обрела живучесть, зевоту как рукой сняло. Он в момент расчехлил удочки, достал сумку для рыбы, баночку с червяками, прикрикнул на меня, чтобы я долго не чесался, потому как времени в обрез, а солнце уже вон где.

Оказывается, поймать в навигацию первую рыбину было пределом Валеркиных мечтаний, и ребята, будучи терпимы к странностям товарищей, предоставляли ему эту возможность.

Мы перебрели Мрассу по перекату, что ниже омута под скалой, и вышли на берег протоки. Валера, весь дрожа от нетерпения, насадил червяка и сделал первый заброс. Поплавок проплыл меж валунчиками, не шелохнувшись. Валера пошел по берегу, делая заброс за забросом, а я остался на месте, помня наказ одного знакомого рыболова, что настоящему рыбаку спешить ни к чему. Рыба, как говорится, может плавать и в луже, нужно только суметь ее выловить!

Не знаю, как это получилось, я даже и поплавка-то, признаться, не видел, не замечал его с непривычки в быстром беге воды, но поднимая удочку, ощутил рывок и тяжесть натянувшейся лески.

— Е-есть! — загорланил я от радости и вытянул приличненького хариуса.

Валера обернулся, увидел в моих руках трепещущуюся рыбину, нахмурился и стал перебредать на другой берег, где ему виделась заманчивая излучинка. Торопясь, он черпанул за голенища настывшей за ночь воды и, перебредя, бросил удочку на тальниковый куст и стал с остервенением стаскивать сапоги.