Мраморное поместье - [31]

— Вот чудные стихи, доктор, — в задумчивости сказал граф, обращаясь ко мне и не глядя на графиню, у которой было несомненное выражение какого-то почти ужаса на лице, причина которого была мне неизвестна.

Графиня стояла в дверях, а граф читал, медленно и красиво декламируя:

Ты из мраморных гор высек горницу мне,

Из осколков горячего юга;

Но затмила простор в этой темной стране

Над горюющим мрамором вьюга.

Ты сложил мне постель всю из мраморных плит,

Из точеного пенами строя…

Я слыхала во сне, точно мрамор звенит

Закипающей песнью прибоя.

И мой сон улетал к колыбельным волнам

И ласкался в их зное певучем…

Ах, зачем, дорогой, умерла я не там,

Засыпая на мраморе жгучем.

Ты ласкал бы меня в эту ночь до утра,

Хоронили б с зарей под волнами,

И была бы я, милый, русалок сестра

И плыла бы к тебе вечерами.

Ах, зачем так тяжел весь из мрамора гроб!..

Умерла я под стоны метели,

И все глуше дрожал, нарастая, сугроб

И суровые сосны скрипели…

Пока граф читал, лицо его бледнело, глаза полузакрылись и веки странно дрожали. Дальше нельзя было ничего прочесть, оставались только следы стертого золота, однако ясно было, что когда-то на мраморе были нанесены еще два куплета. Несколько отдельных букв сохранились от каждой строки. На одной из них ярко играл луч заката. Граф несколько секунд, по-видимому, неподвижно смотрел именно в эту сверкающую золотую точку. Графиня сделала несколько шагов и замерла в ожидании.

Граф, совершенно недвижимый, произнес:

— Вот, сейчас… сейчас… — голос его звучал глухо и прерывисто. — Сейчас все прояснится… я уже вижу…

Графиня схватила меня за руку, с отчаянием указывая на больного.

Вслед за тем граф медленно, как бы разбирая неразборчивую рукопись, произнес:

Но в могилу мою… веют… прежние сны…

Я приду за тобой…

— Я приду за тобой… — повторил он с мучительным усилием. — Скажи мне, скажи, ты здесь, ты должна…

— Доктор, доктор, что это?.. Кого он видит?.. — шептала с отчаянием графиня.

— Где ты?.. Где ты?.. — прошептал граф и замолк.

Графиня в ужасе заглядывала в неподвижные, но с дрожащими ресницами глаза графа.

— Виктор, очнись, здесь нет никого…

Она несколько раз взмахнула веером перед глазами мужа, силясь отогнать невидимый призрак.

Граф вздрогнул, усиленно заморгал, прищуриваясь, как будто от сильного света, и, не глядя на меня, казалось, не замечая державшей его руку графини, усталой походкой вышел из комнаты.

XI

Я остался один и хорошо помню, что предстоявшая роль врача немало смущала меня.

Чем был болен граф? Мне казалось, что он подвержен каким-то припадкам сродни сомнамбулизму, ясновидению и тому подобным, в то время для меня очень смутным вещам. Помню, что некоторые сведения о гипнотизме я получил в университете. Профессор говорил о школах Шарко и Нанси и еще какой-то, о которой отзывался пренебрежительно. Кажется, она называлась флюидической. Потом говорилось еще о контрактурах, о влиянии магнита, об общих и местных анестезиях, о трех фазах, о гипногенных зонах и тому подобном.

Однако, как применить такого рода познания к болезни графа? Что общего между контрактурами, зонами и его бредовыми галлюцинациями? И как тут быть врачу?

Теперь, изучивши множество старых и некоторые новые книги, познакомившись с Дюпрелем, Роша, Deleuze’oM и многими другими, я знаю, что все то, о чем говорил профессор, составляет лишь одну скорлупу глубочайших тайн трансцендентальных состояний духа.

Но тогда! Тогда профессор, познакомив нас с тем, что «точно установлено современной наукой», хорошо помню, закончил так:

«Невежественная толпа обыкновенно связывает с явлениями гипнотизма разного рода чудеса вроде двойников, астральных фигур, зрения на расстоянии, угадывания будущего и тому подобного. Словом, публике мерещатся уже чудеса магов и средневековые туманы мистицизма.

К крайнему своему сожалению, и должен сказать, что и некоторые ученые скомпрометировали себя такого же рода увлечениями. Быть может, иные из вас окажутся на этом иногда опасном и всегда бесплодном пути. Мой долг указать вам, что принадлежит храму науки и что — пестрой сутолоке базарных балаганов. Я, во всяком случае, отказываюсь быть руководителем в стране чудес и скоморошества и напомню вам слова знаменитого Вундта, говорившего, что неверующему в чертовщину нет надобности и экспериментировать над нею».

Конечно, этот хлесткий финал был покрыт аплодисментами.

Отрывок университетской жизни живо представился мне, когда я стоял на веранде Мраморной комнаты. Со стороны реки отсюда на горизонте виден был край заходящего солнца, прямо предо мною темнел парк, от клумб возле дома сильно пахло гиацинтами в вазонах. В задумчивости я сделал несколько шагов и очутился возле знакомой аллеи холмов и мостиков с внешней ее стороны.

Первое, что бросилось мне в глаза, — это был деревянный крест. В легких сумерках на фоне оранжевого зарева заката он казался черным и большим.

Новая могила повеяла на меня грустью. Я сразу догадался, чья она. Вот и две сосны, значит, рядом со старой, возле холма с надписью «Sono stanca». Вот и холм, где мы с ней беседовали в то чудное весеннее утро. Я подошел ближе и тут только заметил следы свежих работ возле могилы и прочел надпись: «Марья Борисовна Багдасарова». На траве лежал красиво обточенный мраморный крест, тут же была еще не установленная мраморная из красивой резьбы ограда, а на самой могиле было много свежих цветов, из которых сильно пахли гиацинты и нарциссы. Кто заботится о ней? Кто выписывает кресты, ограды, кому дорога могила Мары, ушедшей «в ослепительно дальние страны?..»